— Это несерьезно, Самат! Ты снова все портишь! Что подумают о тебе наши гости? — шипела в ухо мать ядовитым шепотом. Он одновременно и понимал ее возмущение, и удивлялся ее поведению. Да, он согласился принять гостей, но вовсе не обещал развлекать их. И потом, он уже давно разучился это делать: без практики теория быстро забывается, а практиковаться в искусстве флирта у него нет никакой необходимости.

— Сидишь как пень. Слова не вытянешь. Даже девушка — уж на что робкая, а и то решилась какие-то вопросы задать.

«Слава Аллаху! Значит, в жизни у нее еще не все потеряно. Может, встретится ей кто-нибудь достаточно нормальный для того, чтобы понять, что женщина тоже имеет право голоса».

— А уж родители ее и так, и сяк. Что называется, и на хромой козе, и на кривой кобыле, а ты заладил как попугай: «Да. Нет. Нет. Да». Ну кому такой жених понравится?!

«Не понравится — и прекрасно!»

— Что ты разулыбался? Ты мне не здесь улыбайся, а там. Уж если воды в рот набрал, так дай хотя бы почувствовать людям, что рад знакомству. Будь повежливее, сынок, ладно? А то у меня складывается ощущение, что ты сейчас не с нами, а с кем-то другим.

«Я всегда с кем-то другим».

— Ладно, мам, я попытаюсь. Не знаю, что на меня нашло.

— Вот и хорошо, вот и славно! Ну пошли, пошли, а то нехорошо получается. Они там — мы здесь. Бери вот блюдо, и понесли к столу.

— Мам, ты иди. — Он передал матери тяжелое блюдо с калжой. — Я сейчас.

— Что такое? — Брови матери снова грозно поползли вверх.

— Ничего. Сейчас покурю и приду.

— Много курить вредно, — удовлетворенно заключила она и удалилась, гордо неся перед собой угощение. А почему бы не быть довольной? Последнее слово, как всегда, за ней, и гости в доме, и калжа пахнет замечательно и обещает оказаться божественной. В общем, все как обычно: все следуют заведенному порядку и разработанному плану. А если сделка и не состоится, то хотя бы весело проведем время.

Самат достал сигарету, покрутил между пальцами, убрал обратно в пачку. Курить не хотелось, он и так уже пять раз сбегал из гостиной под предлогом вредной привычки, так что желания отравить себя очередной порцией никотина не испытывал. Хотелось другого. Он прикрыл дверь кухни, достал из кармана мобильный и набрал номер. Услышав ответ, заговорил тихо и быстро:

— Знаю, что нарушаю договор, звоню в выходной, но я ведь редко это делаю, правда?

— И всегда не просто так. Что на сей раз?

— Очередная невеста.

— И тебя это не радует?

— Нет.

— Она глупа, уродлива, неприятна?

— Нет, весьма миловидна и даже кое-что соображает.

— И у тебя хватает совести мне об этом говорить?

— Я же ее к себе не звал. И потом, какая разница: глупа — умна, красива — уродлива. Ты же знаешь: мне все равно!

— Когда-нибудь тебе станет не все равно.

— Не станет!

— Брось, Семка! Мне сорок, а тебе водят двадцатилетних. Ты что — не мужик, что ли?

— Дура ты, Ирочка.

— Дура, — почему-то согласилась она, и трубка тут же запиликала ему в ухо короткими гудками.

8

Конечно, она была дурой. Разве может умный человек позволить себе столько лет прозябать в пучине лжи и горя, барахтаться в двух параллельных мирах, отчаянно желая наконец остаться в каком-нибудь одном, но ничего для этого не делая? Она была дурой.