|
- Первый глаз? Ползало какое-то слепое существо, червь, что ли, - как же оно прозрело, а? - Не знаю, - отвечал Клим, живя в других мыслях, а Дронов судорожно догадывался: - Наверное - от боли. Тыкалось передним концом, башкой, в разные препятствия, испытывало боль ударов, и на месте их образовалось зрительное чувствилище, а? - Может быть, - полусоглашался Клим. - Это я открою, - обещал Дронов. Он читал Бокля, Дарвина, Сеченова, апокрифы и творения отцов церкви, читал "Родословную историю татар" Абдул-гази Багодур-хана и, читая, покачивал головою вверх и вниз, как бы выклевывая со страниц книги странные факты и мысли. Самгину казалось, что от этого нос его становился заметней, а лицо еще более плоским. В книгах нет тех странных вопросов, которые волнуют Ивана, Дронов сам выдумывает их, чтоб подчеркнуть оригинальность своего ума. - Лошадь, - называл его Макаров, не произнося звук "л". Макаров тоже был украшением гимназии и героем ее: в течение двух лет он вел с преподавателями упорную борьбу из-за пуговицы. У него была привычка крутить пуговицы мундира; отвечая урок, он держал руку под подбородком и крутил пуговицу, она всегда болталась у него, и нередко, отрывая ее на глазах учителя, он прятал пуговицу в карман. Его наказывали за это, ему говорили, что, если ворот мундира давит шею, нужно расширить ворот. Это не помогало. У него вообще было много пороков; он не соглашался стричь волосы, как следовало по закону, и на шишковатом черепе его торчали во все стороны двуцветные вихры, темнорусые и светлее; казалось, что он, несмотря на свои восемнадцать лет, уже седеет. Известно было, что он пьет, курит, а также играет на биллиарде в грязных трактирах. Он перевелся из другого города в пятый класс; уже третий год, восхищая учителей успехами в науках, смущал и раздражал их своим поведением. Среднего роста, стройный, сильный, он ходил легкой, скользящей походкой, точно артист цирка. Лицо у него было не русское, горбоносое, резко очерченное, но его смягчали карие, женски ласковые глаза и невеселая улыбка красивых, ярких губ; верхняя уже поросла темным пухом. Клим не понимал дружбы этих слишком различных людей. Дронов рядом с Макаровым казался еще более уродливым и, видимо, чувствовал это. Он говорил с Макаровым задорно взвизгивая и тоном человека, который, чего- то опасаясь, готов к защите, надменно выпячивая грудь, откидывал голову, бегающие глазки его останавливались настороженно, недоверчиво и как бы ожидая необыкновенного. А в отношении Макарова к Дронову Клим наблюдал острое любопытство, соединенное с обидной небрежностью более опытного и зрячего к полуслепому; такого отношения к себе Клим не допустил бы. Подсовывая Макарову книжку Дрэпера "Католицизм и наука", Дронов требовательно взвизгивал: - Тут доказывается, что монахи были врагами науки, а между тем Джордано Бруно, Кампанелла, Морус... - Пошли-ка ты все это к чорту, - советовал Макаров, раскуривая папиросу. - Я хочу знать правду, - заявлял Дронов, глядя на Макарова подозрительно и недружелюбно. - О ней справься у Томилина или у Катина, они тебе скажут, - равнодушно, с дымом, сказал Макаров. Однажды Клим спросил: - Тебе нравится Дронов? - Нравится? Нет, - решительно ответил Макаров. - Но в нем есть нечто раздражающе непонятное мне. и я хочу понять. Затем, подумав, он сказал небрежно: - С такой рожей, как его, трудно жить. - Почему? - Н-ну... Ему нужно хорошо одеваться, носить особенную шляпу. С тросточкой ходить. А то - как же девицы? Главное, брат, девицы. А они любят, чтобы с тросточкой, с саблей, со стихами. |
