— Отец, — бесстрастно проговорила Эриенн, — жульничество ради денег не лучше воровства, а вы жульничали.

— А как ты назовешь своего Кристофера Ситона, который носится по окрестностям и совершает убийства? — спросил Эйвери.

В синих глазах сверкнул огонь.

— Он расправлялся с преступниками, которые заслужили смерть за жестокие убийства невинных людей. — Она подняла руку. — А за это убивала и я. И Фэррелл. Мы наткнулись на шайку разбойников, которые напали на экипаж, и мы стреляли в них и убили нескольких человек, чтобы спасти девушку.

— Девушку?

— Мисс Беккер, — назвала Эриенн имя с холодной улыбкой. — Если потребуется, то она подтвердит мое заявление и то, что ночной всадник напал на разбойников и помог ей и Фэрреллу бежать.

Эйвери терзало любопытство.

— Фэррелл ничего мне не сказал о ней.

Эриенн вспомнила о нежелании брата довериться отцу и не стала рассказывать дальше.

— Фэррелл, вероятно, сам все объяснит вам. Я больше ничего не скажу.

После непродолжительного молчания мэр заговорил вновь:

— Ты, кажется, вполне довольна собою, девочка. Тебе, видно, нравится жить здесь с его светлостью.

— Я довольна, отец. Возможно, даже более, чем вы способны понять.

— О, я очень даже понимаю.

Он опустил подбородок в воротник и самодовольно улыбнулся.

Эриенн внимательно смотрела на отца, гадая, что же его так радует.

— Вы хотели обсудить что-то еще?

Эйвери некоторое время осматривал свои короткие, тупые пальцы.

— Мне кажется, что ты была не очень-то щедра со своими родственниками с тех пор, как получила титул и все прочее.

— Мне не приходилось слышать жалоб от Фэррелла, — возразила Эриенн.

— Бедняга ослеплен скупыми проявлениями твоей доброты, но что ты сделала для него на самом деле? Разве ты проявила хоть какое-то милосердие или сочувствие к его немощи? Уедет ли он отсюда хоть насколько-нибудь богаче? Нет, ему приходится тяжело трудиться за гроши.

— На мой взгляд, характер Фэррелла стал намного лучше после того, как он перестал замыкаться в жалости к себе и стал хоть что-то для себя делать, — с убеждением и несколько гневно проговорила Эриенн. — Милосердием и сочувствием, если довести их до абсурда, можно испортить хорошего человека. Уважение человека к самому себе вырабатывается тогда, когда он видит, какой обильный урожай приносит ему собственный труд. Да, мы должны быть милосердны и добры к менее удачливым, но, помогая им трудиться, мы проявляем бесконечно большее милосердие, чем когда позволяем им опускать руки от жалости к своей доле. Для самоутверждения человека бесценна хорошая, честная работа. К тому же, — не утерпев, добавила Эриенн, — у него остается меньше времени на бесцельное сидение за картами.

Эйвери сверкнул на нее глазами:

— Значит, ты так и не простила меня за то, что я продал тебя с аукциона?

— Мне отвратительна эта продажа, — призналась Эриенн. Оправляя юбки, она слегка улыбнулась: — Но ничего плохого, кроме хорошего, из этого не вышло. Я люблю человека, за которого вышла замуж, и я ношу ребенка…

— Его ли ребенка? — резко спросил Эйвери. — Или же ребенка от того мерзавца, который был у тебя в комнате вчера вечером?

Эриенн удивленно подняла глаза, и сердце у нее в ужасе сжалось.

— О чем вы?

— Я приходил поговорить с тобой, а ты была в комнате с этим дьяволом Ситоном, прямо под носом у мужа. И я слышал, как вы смеялись насчет ребенка. Ты брюхата ублюдком от Ситона, а не от мужа.