Ливен лукаво улыбнулся:

– Как же мне хочется вам ответить! Но я перетерплю.

Князь поглядел на него исподлобья, смущённо и сердито:

– Смеётесь?

– Так я и не умею, как русские говорят, «на серьёзных щах», – весело оправдался Ливен, – такой уж вам достался несерьёзный друг. Но друг ведь – это же главное. Поверьте, я не испорчу ваш приключенческий роман, я же ваш самый преданный читатель. Вы же сами, ваша светлость – книга, и столь интересная, что я сижу здесь уж сколько лет, всё не могу оторваться. И, знаете, я понял, что главное во всех этих повествованиях, – Ливен кивнул на лежащий на подлокотнике роман, – все эти войны, и падение орденов, и костры инквизиции, и столкновения армий… Всё это в романах происходит только лишь для одного – чтобы двое встретились.

– Ну, не такие же двое, – проворчал князь, отчего-то краснея.

– В любом случае для меня будет честью вписать себя в книгу ваших занимательных похождений, – скромно провозгласил Ливен, – тем более что каждая строка, написанная обо мне, станет щедро оплачена. Я помогу вам. И – ему, моему неслучившемуся родственнику. И, как знать, быть может, в последней главе мы встретимся, все трое… нет, там же ещё и Плаццен… все четверо. Встретимся, четыре столетних деда, где-нибудь – да хоть в Вартенберге, – и вспомним, какие забавные бывали приключения.

– Да вы мечтатель, Ливен.

– Мне просто нравится ваша книга. Куда интереснее, чем эта, про де Молэ.

– Ага, – мрачно продолжил князь, – так и вижу название сего авантюрного романа. «Полицмейстер Ливен и греческие боги».

1735. Потерянный ангел

Доктор Лесток был единственным человеком в столице, кто обыгрывал Бюрена в карты. Он читал заточенный стос не хуже обер-камергера, и Бюрен любил садиться с ним за катран – и против него играя, и с ним на одну руку. И этот доктор был единственный, из всех, вертевшихся около двора, кто хоть сколько-нибудь разбирался в медицине. Лесток был абортмахер и зубодёр, перешедший в наследство цесаревне Лисавет от её покойного папаши (доктор когда-то пользовал весь обширный гарем государевых метресс). Но он всё равно был лучший – в сравнении с прочими, получившими места при дворе благодаря кумовству и интригам.

Когда хозяйка сделалась больна, Бюрен с трудом, но уговорил её дозволить Лестоку взглянуть – что там такое. Анна не доверяла «Лизкиному» доктору, но остальные были ещё хуже и несли последнюю гиль, даже малообразованный Бюрен это понимал. Чего стоила искромётная рекомендация лейб-медика Фишера – «принимайте сушеных толчёных червей». А Лесток был злюка, и скептик, и саркастичная сова, и потом, Бюрену в простоте казалось, что раз человек так хорошо играет, значит, и врач он хороший.

На время осмотра муж-слуга изгнан был в антикамору перед покоями – его стеснялись. С хозяйкой остались Бинна, и фрейлины, Лопухина и Юшкова, и три или пять зловещих русских старух. Эти старухи, по мнению Бюрена, самозарождались в петербургских домах, как мыши в грязном белье, то есть сами собой и в неограниченных количествах, и вывести их никоим образом не представлялось возможным. Хозяйка обожала старух и всегда держала в покоях несколько отборных экземпляров, мрачного ведьмистого вида, они даже в придворных реестрах писались – бабки-шептухи. И, конечно же, исправно получали жалованье.

Бюрен смиренно позволил себя изгнать, он знал, что чуть позже услышит подробности, не только от жён и от доктора, но и от шпиона. Он даже не стал подслушивать, сидел в кресле, подпиливал длинные розовые ногти.