Элеонора Мандалян. Небесная музыка
Ее все пугало – и яркий свет, и шепот трав под легким прикосновением ветра. Хотелось убежать, спрятаться в привычном влажном полумраке родительского дома. Но что-то волнующее, непреодолимое руководило ее действиями, гнало навстречу неизведанному...
Дрожь пробежала по ее телу, по быстрым, беспокойным ногам. Утро было таким особенным и значительным, таким ласковым. Откуда-то с вышины еле уловимо лилась многоголосая музыка. И это тоже было удивительно и прекрасно. Ажурные тени вокруг ритмично подрагивали в унисон таинственному звучанию.
Небо, огромное, величественное небо властно притягивало, обволакивало фиалковым дурманом, душало трепетно и нежно где-то там, в безумной, головокружительной вышине... и совсем рядом – в листве, в тонкострунных травах, в самой груди.
Волнение все усиливалось, превращаясь в неистовый зов, в жгучую потребность. Она перестала суетиться, замерла в ожидании – только крылья нетерпеливо подрагивали за спиной. Нежные, хрупкие, почти прозрачные крылья с тонкими изящными прожилками. Она никогда прежде не отрывалась от земли и все же знала, знала наверняка: то не крылья, нет – непреодолимое желание поднимет ее в воздух, наполнит до краев ощущением счастья... и все же она медлила. Ждала. Но чего?
«Чего мы ждем? Нам пора. Пора! – понеслись отовсюду призывы бесчисленных подруг. – Нам пора. Время настало.»
Легкой предутренней дымкой заструилось над непросохшей от росы землей великолепие прозрачных крыл. Тревожный, томительный их шелест естественно и закономерно влился в небесный оркестр нежнейших звуков. И небо, ласковое и прекрасное, раскрыло ей свои объятия.
Музыка становилась все явственнее. В хрустальном перезвоне чудились голоса чистых, прозрачных родников, пугающий клекот журавлей, весеннее ликование птиц, игриво-торжественные переливы грома.
С поспешной готовностью расступались ветви деревьев. Небо струилось, изливалось, низвергалось щедрым потоком... лавиной... обвалом. Ласковым томным мотивом.
Она летела, подхваченная небом и музыкой, отдавшись таинственному влечению и упругим крыльям. Она знала, в неведомой вышине ее ждет ОН. Тот единственный, кто обретет власть над нею, придаст разумность и смысл ее последующему существованию. Тот единственный, о ком она будет с тоской и благодарностью вспоминать всю оставшуюся жизнь в беспросветной тьме добровольного заточения.
Она знала, из тысяч и тысяч ей подобных суждено вернуться на землю живыми лишь немногим. Знала и с радостной готовностью покорялась своей судьбе.
В небесную мелодию ворвался ЕГО мотив. Он ждал ее. Он ее звал. И она ответила... подруги тоже услышали Зов. Каждая – свой. И также страстно ответили на призыв. И каждой казалось, что она одна в целом мире. И что позвали только ее. В этом вся мудрость. Все отчаяние. И весь восторг, подаренный небом.
Казалось, облака стали воздушнее и ближе. Казалось, кроны деревьев – застывшие памятники чьим-то мечтам. Казалось, Солнце, если поднимется над лесом, опалит хрупкие крылья, растопит их в безжалостном зное, погубит мечту. Казалось, миг будет длиться вечно...
Но тогда небо перестало бы быть мудрым, а кроны деревьев – памятниками мечтам. Тогда миг потерял бы свою прелесть, а желание – остроту. И не было бы ни восторга, ни пламенного оцепенения. И не было бы самой Жизни. А музыка непременно бы умолкла. Угасла. Умерла. И не звучали бы так настойчиво властные аккорды Творения.
Но миг останется мигом. И потому музыка достигла своего апогея. Буйствовала и низвергалась, сотрясая небо в величественном экстазе.
Она увидела ЕГО. |
