Анна Матвеева. По соседству
Помимо генеральных демисезонных приборок, наводить порядок здесь следовало каждые две недели. А вообще, Абба с трудом удерживала тетку, чтобы та не ездила на кладбище ежедневно. Она, впрочем, и сама часто скучала по родным могилам — в одной лежит ее мама, теткина старшая сестра, в другой — слева, под березкой — двоюродная Наташа. У мамы скромный гранитный прямоугольник, глядя на который бедная Абба всякий раз начинала высчитывать в уме его периметр и площадь, это отвлекало от слез. У Наташи — единственного теткиного дитяти, доверчиво принимавшего жизнь во всех ее проявлениях, — розовая каменюга неровной формы. Порфироносный гранит. На кладбище тетка необидно и дельно командовала — Аббе нравилось получать точные указания. Иначе стоишь столбом и смотришь, как в трех метрах роют новую могилку, или вообще непонятно, на что смотришь. Засохшие цветы, полустертые надписи на венках, смелые — не то что в городе! — собаки и птицы. Вначале прибирали могилу мамы, потом принимались за Наташину. Абба считала, что теперь это их дома, мамин и Наташкин, и трудилась здесь так, как для живых было бы лень. Они выметали с дорожек старые листья и сосновые иголки, до блеска драили памятники, пропалывали цветники, красили оградки и только спустя несколько часов садились на скамеечку возле Наташиной могилы. Цветы оставляли перед самым уходом: розы — Наташе, хризантемы — маме. Цветы были белыми, а гроб, вспоминала Абба, был у Наташи розовым, как машина для куклы Барби.
Аббой ее окрестили давным-давно: невольной крестной стала тетка, а имя досталось от женщины, которой Варя восхищалась в юности. Ну что это за имя — Варя? Варварское какое-то. И дразнят — то Варёнкой, то Варежкой. То ли дело Анни-Фрид Сюнни Люнгстад, не имя — песня! Варя умоляла мать и других родственниц своих называть ее Фридой, а еще вырастила челку и научилась подводить глаза, как прекрасная шведка. Родня на «Фриду» не согласилась, зато тетка выучила название группы, которую Варя слушала целыми днями — даже уроки делала под «The Day Before You Came». Так и пошло — «Абба, поди сюда», «Абба, помоги Наташе с математикой», «Абба, ждешь отдельного приглашения?». Мужчинам впоследствии прозвище тоже нравилось — не было никакой оторопи, все быстро привыкали, а те, кто подобрее, даже отмечали явное сходство Варвары-Аббы с Анни-Фрид Сюнни Люнгстад. Единственным человеком, который всегда звал ее только Варей, была Наташа. «Аббу» она игнорировала, как и шведские песни. Но Наташи давно не было на этом свете — даже сирень, которую тетка посадила у могилы летом смерти, выглядела вполне по-взрослому.
За несколько дней до пятого мая тетка начинала вздыхать, а потом впрямую говорила, что Абба, если ей так легче, может не ездить с ней на кладбище. Но это были просто слова — как «доброе утро» или «прости, пожалуйста». Они ничего не значили. Пятое мая — день рождения Аббы и день смерти Наташи. По чьему-то остроумному замыслу даты объединились и закольцевались, так что Аббе каждый раз приходилось напоминать себе о том, что это и ее день. День, в который ей исполнится тридцать пять и в который Наташа навеки осталась двадцатилетней. В детстве Абба каждый год с надеждой подходила к отрывному календарю, чтобы увидеть там что-нибудь хорошее — карикатуру, пословицу, хотя бы рецепт борща! Но из года в год пятого мая в календаре была одна и та же картинка — бородатая голова Карла Маркса, родившегося в день рождения Аббы. Каждый год — одна и та же бородатая голова без шеи, с которой, наверное, охотно сразился бы пушкинский Руслан. Может быть, уже тогда, в детстве, Абба поняла, что ее желания будут исполняться с большим опозданием — или же не сбудутся никогда. |
