Мишель Бюсси. Под опасным солнцем
Памяти Клода Симона, отца моего друга Паскаля
Они говорят о смерти, как ты говоришь о фруктах Они смотрят в море, как ты — в колодец Женщины чувственны под опасным солнцем И может, там нет зимы, но это и не лето тоже.
Рыбы спят. Нет, они не «уснули», то есть не умерли, и их не разморило в нагревшейся морской воде, на самом деле спят. Она подходит вплотную к изрезанным черным скалам у края бухты Предателей, чтобы получше разглядеть, как рыбы покачиваются на воде в природных садках. В поле над пляжем пара темно-гнедых лошадей щиплет листья плюмерии. Она готова позавидовать их ленивой вольности, но тут же замечает два колышка с веревками. И возвращается к садкам. С полсотни рыб, оказавшихся в западне между черных скал, неподвижно лежат, выпучив глаза, покачиваясь на волнах Тихого океана. Груперы, рыбы-попугаи, рыбы-хирурги. Разноцветные. Теснота, как в бассейне жарким летним днем… и всего один спасатель присматривает за всеми! Стоит в воде выше колен, сложен как регбист, с ног до головы в маркизских татуировках, седой и курчавый. Он голыми руками собирает спящих рыб и складывает в плетенку из банановых листьев, свисающую у него с плеча. Она узнаёт его. Это Пито́, садовник, который иногда приходит подстричь деревья в саду пансиона «Под опасным солнцем». Медлительный колосс лет под семьдесят. Он тоже ее узнаёт и подносит палец к губам. Тсс! Странно. Почему она должна молчать? Чтобы не разбудить рыб? Да нет, дело не в этом! Пито долго хохочет. — Ты ведь ничего не видела, красотка? А если тебя спросят, поклянешься, что я бил их гарпуном? Она ошарашенно таращится на островитянина, еще больше его этим развеселив. — Я… даю вам слово. Рыбак некоторое время разглядывает женщину, ее повязанное вокруг талии парео в цветах гибискуса, верх от купальника, затем подмигивает: — Это древняя маркизская магия! Наконец, тщательно выбрав еще одну крупную рыбу-попугая с сине-зеленой чешуей, старик возвращается к скалам, и она чувствует, что наконец-то имеет право спросить. — А они… рыбы спят с открытыми глазами? И снова по камням разносится хохот. — Само собой, у них же нет век! — И… они спят среди бела дня? С ума сойти — она разговаривает о спящих рыбах с дедулей, с головы до ног покрытым татуировками, стоя на пляже в Атуоне, крохотной столице Хива-Оа, самого большого острова самого уединенного в мире архипелага, до Парижа отсюда больше пятнадцати тысяч километров и шесть тысяч до ближайшего континента. — Да, — отвечает Пито, подсчитывая добычу. — Если им немного помочь. Не такая она дура, чтобы не понять, что он браконьерствует. И что она слишком много видела… Теперь Пито ее задушит? Или сделает своей сообщницей? Старик, выпятив пузо — небось и забыл, когда в последний раз качал пресс, — вскидывает руку в ритуальном жесте победного танца и, слегка прихрамывая, направляется к ней. — Только самые древние старики на Маркизах еще умеют так рыбачить. — Окинув взглядом деревья на окрестных горах, он продолжает: — С порошком из ореха хоту. Если умеешь его распознать, найдешь повсюду в прибрежных лесах. Пока орех не расколот, он не опасен. Но его ядро — смертельный яд. Расколи такой орех, дай склевать курам — сама увидишь! Лошади подходят ближе. У них настолько длинная привязь, что они могут спуститься на пляж, ощипать всю траву у мола, а то и искупаться. Старик рассеянно поглаживает обеих поочередно. |
