Прощание с другом. Когда пришло время расставания с Квертом, почва окончательно ушла у меня из-под ног. С этого момента я чувствовал себя чужим среди чужаков.

— Прощай, — сказал Кверт напоследок тихим голосом. — Не думаю, что увидимся снова. Я собираюсь прыгнуть в первую же пространственную дыру, которая попадется мне на пути. Шансы встретиться снова — один к четыремстам шестидесяти миллиардам!

— Один к четыремстам шестидесяти трем миллиардам, — поправил я его спустя некоторое время, выполнив в уме необходимые математические вычисления. И правда, почти никаких: вероятность пятнадцать тысяч раз подряд угадать в лото шесть правильных номеров и то выше.

Мы молча пожали друг другу руки, и Кверт вслед за Филинчиком двинулся к выходу.

Теперь пребывание в Ночной школе превратилось для меня в сплошную муку. Занятия больше не доставляли никакой радости, я скучал, мне было все равно, что профессор рассказывает о структуре снежного кристалла, о выращивании араукарий или о правильном положении кисти при написании натифтофских иероглифов, его знания отскакивали от меня почище гороха от стенки. В конце концов дошло до того, что я вообще перестал понимать его лекции, порой мне даже казалось, будто он читает их на каком-то неизвестном мне языке.

Еще один философский диспут. Еще невыносимее было свободное время в компании одноклассников. Их знания пока еще находились на самом низком уровне. Они только еще начинали производить в уме простейшие арифметические вычисления и спорили о правилах употребления прописных букв после знаков препинания, в то время как я размышлял над сложнейшими проблемами из области астрофизики. Как-то вечером между мной и Гротом завязался спор о построении универсума. Примитивность его рассуждений чуть не вывела меня из себя.

— Мир — это булочка, которая плавает в ведре с водой, — уверенно заявил он.

— И на чем же стоит это ведро? — ехидно поинтересовался я.

— Известно на чем, на спине гигантской тетки, которая моет универсум, — ничуть не смутился он.

— А на чем стоит универсум, который моет эта тетка?

— Универсум не стоит, он лежит, потому что он плоский, как кусок колбасы, — вмешался Цилле.

— Хорошо, скажи тогда, на чем лежит эта колбаса? — презрительно фыркнул я.

— Естественно, на булочке, — ответил Грот.

Что тут скажешь: варвар, он и есть варвар.

Чтобы как-то отвлечься от выходок Грота, нытья Миролюба и хвастовства Цилле, я взял за обыкновение размышлять перед сном над проблемами, которые не успел в свое время обсудить с моими друзьями. Как-то раз ночью мне не давала покоя одна из таких проблем, а именно: я больше Цилле, значит, я большой, но, с другой стороны, я меньше Грота, тогда получается, что я маленький, — как одно и то же существо может быть большим и маленьким одновременно? Обдумывая это, я слонялся по пустым коридорам Ночной школы и, случайно забредя в тупичок, где хранились запасы сардин, подошел к двери лаборатории Филинчика.

Лаборатория. Дикий треск достиг моего слуха даже сквозь толстую дверь лаборатории. Профессор, как всегда, когда он ломал голову над какой-то серьезной задачей, издавал звуки, похожие на треск раскалываемой скорлупы грецкого ореха. Эти звуки производили его мозги, что меня восхищало и наполняло благоговейным ужасом одновременно. Я уже собирался было тихонько, на цыпочках прокрасться мимо, как четкое и громкое «заходи!» заставило меня застыть на месте с поднятой ногой.

Никому прежде не позволялось проникать в таинственные владения Филинчика. Я замер в нерешительности — а вдруг мне только послышалось, — но тут из-за дверей снова раздался голос профессора:

— Если у тебя нет с собой фонаря, можешь зайти!

Открыв дверь лаборатории, я почувствовал, как тьма хлынула мне навстречу и захлестнула меня мощной тяжелой волной.