В Задушный день мне всегда вспоминается история человека, который практически ежедневно возжигает кому-нибудь лампадку.

Однажды молодой бедный врач из Штума, получивший образование в Гданьске, приехал на практику в Гёттинген. На шесть месяцев. В клинику. Врач любил некую Агнешку из Гдыни. Очень любил. Писал ей письма. Звонил. Не мог дождаться, когда же закончится практика и он вернется домой. Агнешка из Гдыни не ждала, не писала, не звонила.

Впрочем, нет, она написала однажды. Через месяц. Что они расстаются.

Врач потерял смысл жизни.

Он стал ходить по горам в надежде, что сорвется, стал летать на параплане в надежде, что когда-нибудь мотор подведет, стал прыгать с парашютом в надежде, что тот не раскроется. Все зря.

Он не сорвался ни в Альпах, ни в Гималаях, мотор не подводил, а парашют всегда раскрывался. При этом он обнаружил, что во время мотогонок и прыжков с парашютом ветер прекрасно осушает слезы.

Он был хорошим врачом. В Польшу возвращаться ему не хотелось. Остался в Гёттингене. Прочел в газете, что нужен врач в детскую больницу. Для детей на последней стадии рака. Недалеко от Гейдельберга.

Все, о чем только можно мечтать: прекрасный современный стеклянный дом в парке, томограф SPIN, томограф NMR, две операционные, вертолет. Квартира рядом. Большие деньги. Пожизненный контракт. Палаты солнечные, яркие. Рядом гостиница для родителей. Потолки покрыты картинками. Винни-Пух, Микки-Маус, Симпсоны…

В таких больницах картинки на потолке, а не на стенах, потому что дети по большей части все лежат и у них даже нет сил смотреть по сторонам. Операции проходят в самых современных операционных блоках. Исследования проводятся с помощью новейшего оборудования. И все только ради того, чтобы знать, сколько — месяц или все-таки сорок пять дней.

Но самое главное место в этой больнице вовсе не кабинет с томографом, а часовня. Поначалу родители не ходят туда. Под конец там оказываются все. Большое, просторное, светлое помещение. Под крестом большая доска, металлическая, чтобы на нее можно было магнитиком прикрепить свой листочек со словами прощания. А при входе в клинику, сразу за автоматическими дверями, — другая доска. Не магнитная. Обычная, пробковая. На ней цветными кнопками прикреплены листочки с именами тех, кого не стало за последнюю ночь. Рядом с листочками с именем и фамилией — маленькие проволочные корзиночки, прибитые к доске гвоздем. И в каждой такой корзиночке — плюшевый мишка или кукла. Если на доске ничего нет, значит, день в больнице прошел относительно благополучно. Молодой врач из Штума, которого бросила женщина из Гдыни, может больше не летать на параплане. Да и не хочет больше летать.

Счастливым его не назовешь, зато он востребован. Я знаком с ним.

Сердечный привет,

ЯЛВ

Варшава, вторник

Пан Януш,

Вы не до конца поняли мою мысль. Я вовсе не считаю, что первый шаг к близости закреплен за какой-то одной из сторон. Особенно когда в игру вступает «отравленная» любовью стрела Амура. В этой игре нет ни правил, ни ролей. Истинная независимость — это такая, которая позволяет мне делать то, что я в данный момент хочу. Если речь идет о серых клетках, то я не сторонница каких-либо разделений. Я вовсе не против и мне даже нравится, когда мужчина открывает передо мной дверь, не садится первым, таскает тяжести, меняет колесо и подает мне пальто. От этого не страдает ни мой феминизм, ни тем более чье-то мужское эго.

А разве Вы, пан Януш, не бабник? Логически развивая вчерашний Ваш вывод об эмансипированных женщинах, я задаюсь вопросом: неужели и Вы хотели изменить значение хромосом в нашей жизни? Ведь именно они ответственны за то, что каждый мужчина без исключения, и Вы тоже, бабник, причем настолько, насколько позволяют внешние условия и обстоятельства.