|
Угрызения совести он загнал в дальний уголок своей души, в этом уголке матушка Хентьен была абсолютно права; лопнувшее на сцене трико имело какое-то смутное родство с ножами, метание которых на этой сцене было более недопустимым; но об этом матушка Хентьен наверняка не имела ни малейшего понятия, и, собственно, гнев ее было трудно понять. Он испытывал уважение к ней и не хотел обижать, как того идиота Лоберга, но с ним она, без сомнения, куда быстрее нашла бы общий язык, Эш ведь не был столь славным, как этот Лоберг. Он начал рассматривать фотографию господина Хентьена, висевшую над стойкой: нет ли там общих черт с Лобергом? Чем пристальнее он всматривался в нее, тем и вправду сильнее начали сливаться друг с другом лица окруженного ореолом святости бывшего владельца пивной и мангеймского торговца сигарами. И уже невозможно было даже отличить, кто из них живой, а кто мертвый. Никто не является тем, чем он себя считает: ты ведь уверен, что прочно стоишь на ногах, что загреб свои семь марок прибыли и можешь отправляться, куда тебе заблагорассудится; а в действительности же ты то здесь, то там, и даже если ты жертвуешь собой, то не ты это вовсе. Его охватило непреодолимое желание доказать, что это не так, что так не должно быть, и если уж он не может никому другому доказать, то придется, по крайней мере, доказать этой женщине, чтобы она не путала его ни с господином Лобергом, ни с господином Хентьеном. Недолго думая, он направился на кухню и предупредил госпожу Хентьен, что в следующую пятницу состоится винный аукцион в Санкт-Гоаре. "У вас не будет недостатка в сопровождающих", — отрезала, стоя у плиты, госпожа Хентьен. Ее ответ подзадорил его. Что этой особе надо? Ей что, так хочется, чтобы он сказал те слова, на которые она так упорно его толкает и которые так жаждет услышать? Ему вспомнился музыкальный аппарат, внутренности которого были открыты для каждого. Но его-то она как раз терпеть и не может. Если бы там не было девушки, которая служила на кухне, он не отказал бы себе в удовольствии овладеть ею прямо там, у плиты, где она стояла, дабы она наконец убедилась, что он существует.
В данной ситуации ему ничего другого не оставалось, как просто сказать: "Я уже все спланировал: поездом мы едем до Бахараха, оттуда по реке до Санкт-Гоара. На место мы прибудем в одиннадцать, поспеем еще и на аукцион. После обеда сможем подняться к скале Ло-релеи". Она слегка опешила от такой напористости, но ей удалось придать своему голосу насмешливый тон: "Обширные планы, господин Эш". Эш сохранял уверенность в себе: "Это только начало, матушка Хентьен; к следующей неделе я в любом случае заработаю свою сотню монеток", Присвистнув, он покинул кухню. В зале он просмотрел газеты, которые принес с собой, и красным карандашом отметил сообщения о первом представлении. То, что в "Фольксвахт" он не нашел о премьере ни строчки, разозлило его. Оставить томиться в тюрьме товарища по партии и друга, который пожертвовал собой, это они могут. Напечатать же пару строк- на это их уже не хватает, Здесь тоже необходимо навести порядок. Он ощутил в себе силы для этого и был уверен, что ему удастся пройти и ликвидировать тот хаос, в котором, испытывая муки, погрязло все, в котором с ожесточением и все же обессиленно слились воедино как друзья, так и враги. Прохаживаясь в антракте по залу, он оцепенел от ужаса, и на ум ему даже пришло выражение "как нож в сердце", когда он увидел Нентвига. Тот в компании четырех человек сидел за столиком, а одна из выступающих дам пристроилась к ним. Купальный халатик на ней слегка распахнулся, и Нентвиг был занят тем, что хитро манипулируя округлыми ручками, пытался расширить щелочку. Отвернувшись, Эш продефилировал мимо, но девушка окликнула его, и ему пришлось повернуться. "Здравствуйте, господин Эш, а что вы здесь делаете?" — донесся до него голос Нентвига. Эш медлил: "Добрый вечер". |
