Их одежда была слишком стара даже для чернорабочих, мужчина с молотком носил кожаный передник, усеянный пятнами и заплатами, а их руки казались покрытыми дубленой кожей. Но независимо от того, кем они были, они были англичанами, и их было приятно увидеть после всех машин, которые окружали меня в тот день и везли в своих салонах представителей разных сомнительных наций.

Когда они увидели меня, тот, что с молотком, коснулся своей засаленной кепки.

«Можем ли мы осмелиться, сэр», сказал он, «спросить путь к Стоунхенджу?»

«Мы никогда не дойдем», пробормотал другой печально.

«Не более двадцати знают, но…» Я сам ехал туда на велосипеде, чтобы взглянуть, так что я указал дорогу и сразу уехал, поскольку было что-то крайне раболепное в них обоих, и я не стремился разделить их компанию. По несчастным выражениям их лиц можно было представить, что их преследовали или презирали много лет, я предположил, что, вероятно, они долго находились на каторжных работах.

Когда я приехал в Стоунхендж, то увидел целую толпу людей, стоявших среди камней. Они спросили меня с некоторой торжественностью, жду ли я кого-то, и когда я сказал «Нет», они не заговаривали со мной больше. Три мили назад я покинул странных стариков, но я недолго пробыл в каменном круге, когда они появились, широко шагая по дороге. Когда их заметили, все люди сняли шляпы и действовали очень странно; я увидел, что они подвели козла к старому камню алтаря. И два старика подошли с их молотом и копьем и начали извиняться печально за смелость, которую они проявили, вернувшись сюда, и все люди стали на колени на траве перед ними. И затем, еще стоя на коленях, они зарезали козла на алтаре, и когда два старика увидели это, они подошли поближе с извинениями и нетерпеливо принюхались к крови. И сначала это сделало их счастливыми. Но скоро тот, что был с копьем, начал жаловаться. «Так принято у людей», стенал он. «Так принято у людей». И эти двадцать человек начали смотреть тревожно друг на друга, и стенание одноглазого продолжалось тем же слезным голосом, и внезапно они все взглянули на меня. Я не знаю, кем были эти два старика и что они сделали, но есть моменты, когда явственно наступает время уходить, и я оставил их там и тогда. И как только я подбежал к моему велосипеду, то услышал жалобный голос старика с молотком, извиняющегося за то, то позволил себе возвратиться в Стоунхендж.

«Но после всех этих лет», слышал я его крик. «После всех этих лет…» И тот, что с копьем, сказал: «Да, после трех тысяч лет…»

Природа и время

По улицам Ковентри однажды зимней ночью шагал торжествующий дух. Позади него, сутулая, неопрятная, в изодранной одежде и выглядевшая как изгнанница, скуля, плача и стеная, пыталась поддерживать темп дурно используемая душа. Непрерывно она щипала его за рукав и окликала, когда начинала задыхаться. На миг он замедлял шаг, а потом шел дальше столь же решительно.

Это была мучительная ночь, хотя, казалось бы, не было холода, которого она боялась, поскольку была плохо одета; но трамваи, уродливые магазины и яркий свет фабрик заставляли ее непрерывно вздрагивать, пока она хромала мимо, а тротуар ранил ей ноги.

Тот, который шагал впереди, казалось, не заботился ни о чем. Могло быть жарко или холодно, тихо или шумно, под ногами мог быть тротуар или возделанная земля – он просто шагал вперед.

И она подхватила и сжала его локоть. Я слышал, как она говорила своим несчастным голосом, Вы не расслышали бы ее из-за шума движения.

«Ты забыл меня», она жаловалась ему. «Ты оставил меня здесь». Она указала на Ковентри широким взмахом руки и, казалось, имела в виду и другие города. И он грубо сказал ей, чтобы поспешила и что он не оставлял ее.

А она продолжала свои ничтожные жалобы.