В четыре часа пополудни должно было состояться открытие статуи Верцингеторига. Хуан пошарил в кармане, хотя был уверен, что сигарет не осталось и придется ждать, пока откроется какое‑нибудь кафе; он нащупал шелковистую ленту, вытащил свой галстук и уставился на него, как бы не узнавая. Но нашлась также одна сигарета, застрявшая на дне последней пачки. Сидя на каменной скамье среди кустов бирючины на маленькой площади рядом с каналом Сен‑Мартен, он курил, не вынимая сигареты изо рта, а между тем его руки, развернув голубую пачку, машинально делали бумажный кораблик; затем, подойдя к каналу, он бросил кораблик в воду. Кораблик упал удачно и поплыл в дружеской компании двух пробок и сухой ветки. Хуан постоял, глядя на него, провел раз‑другой пальцами по шее, точно что‑то там побаливало. Будь у него при себе карманное зеркальце, он посмотрел бы на свою шею, он даже подумал с усмешкой, что возле грязной черной воды канала лучше не иметь зеркала. Потом снова сел на скамью – одолевала усталость, и он лениво размышлял, что, когда откроется кафе напротив, неплохо бы пойти выпить кофе и купить сигарет, а покамест он сидел и ждал, чтобы течение воды в канале вынесло кораблик на середину канала и он мог следить за ним, не вставая с места.

– Ты не придешь?

– Нет.

– Элен, – сказал Хуан. – Элен, вчера вечером…

В дверях появился кто‑то похожий на инспектора, изгнавшего дикарей; стоя на пороге, он оглядел вагон и с возмущением попятился – согласно параграфу двадцатому, с наступлением темноты полагалось включать в поезде свет. Сухой Листик, видимо, уснула, потому что сидела в своем углу совсем тихо; поезд уже давно мчался без остановок мимо бесчисленных пригородных станций, фиолетовыми вспышками озарявших окна и скамьи – безмолвная свистопляска огней и теней. Элен все курила, смутно и равнодушно отмечая в уме, что остались с нею только Хуан да Сухой Листик – Сухой Листик была скрыта спинкой скамьи, а тень Хуана иногда двигалась, чтобы взглянуть в одно из окон, и, только когда темнота совсем размыла очертания вагона, Хуан молча сел на скамью напротив.

– Они забыли Сухой Листик, – сказала Элен.

– Да, бедняжка осталась там, в углу, будто ее потеряли. Они так были заняты спором с инспектором, что о ней и не подумали.

– Тогда своди ее в «Клюни» сегодня вечером, мы единственные оставшиеся в живых в этом вагоне.

– А ты не придешь?

– Нет.

– Элен, – сказал Хуан. – Элен, вчера вечером…

На пороге снова показался инспектор и тут же ушел, оставив дверь открытой. Огни какой‑то станции пронеслись по вагону, но Элен вовсе не нужно было света, чтобы перейти из одного вагона в другой, хотя сперва она с трудом прокладывала себе дорогу среди спящих людей и нагромождения свертков и чемоданов в проходах между скамьями, но вот наконец ей удалось выйти в тамбур и сойти с поезда у возвышающегося на противоположной стороне улицы холма, рядом со станцией обслуживания, возле которой, как водится, была лужа с нефтяными разводами. Оставалось лишь идти вперед, сворачивать на том или ином углу и, как столько раз бывало, узнавать вход в отель, веранду с плетеной оградой на втором этаже, безлюдные коридоры, по которым проходишь в первые пустые номера; пакет становился нестерпимо тяжелым, но теперь Элен знала, что после вот этого номера будет короткий коридор, поворот, а там дверь в то помещение, где она сможет отдать пакет и возвратиться на улицу Кле, чтобы поспать до полудня.

Дверь подалась от легкого нажатия пальцев и отворилась в темноту. Элен этого не ожидала, отель всегда был хорошо освещен, но она надеялась, что сейчас зажжется лампочка или кто‑то назовет свое имя. Сделав два шага, она прикрыла за собой дверь.