И нет ничего удивительного в том, что он помнит похороны довольно смутно.

Было жарко.

Было полно насекомых.

Но не тех, смрадных, склизких, обслуживающих смерть, — совсем других. Самых настоящих чистюль, с сухими лапками, с сухими брюшками. С сухими, весело потрескивающими крыльями. Впрочем, крылья наблюдались не у всех, а лишь у двух пчел, двух стрекоз, осы и кузнечика. Насекомые на некоторое время отвлекли Габриеля от мыслей о собственных дурных поступках, но не приблизили к мыслям о происходящем на кладбище. Тех, кто скорбит по отцу, не так уж много: мать Габриеля, Габриель, его сестра Мария-Христина со своим дружком Хавьером, темной лошадкой. Сестра самого отца, Виктория. Габриель никогда раньше не видел тетушку, и никто из близких Габриеля не видел. О ней было известно только то, что она живет в Великобритании. Теперь к этим знаниям прибавились другие: Виктория много моложе покойного брата, предпочитает, чтобы ее называли Фалена (или, на английский манер, — Фэл), она радиоастроном и большую часть своей жизни посвятила изучению пульсаров. Межзвездный газ и реликтовое излучение — еще один пункт приложения ее сил.

Фэл и вправду похожа на ночного мотылька: такая же невзрачная, с неестественно большими глазами, которые и в голову не придет назвать красивыми. Все оттого, что глазам Фэл недостает ресниц, нельзя же назвать ресницами невразумительный пушок вокруг век!.. Лицу Фэл недостает красок, щекам — округлости, бровям — густоты; нос, губы и подбородок тоже какие-то недоделанные. Зато лоб простирается едва ли не до темени, он сравним по площади с футбольным полем и в состоянии принять финальный матч Кубка обладателей кубков.

Фэл — единственная из всех, кто не ощущает жары.

Так, по крайней мере, это выглядит со стороны. На ней черное платье с длинными рукавами — из какой-то очень плотной ткани. Подобная ткань была бы уместна в том английском болоте, где проживает Фэл, но совсем не здесь. На ногах Фэл — тяжелые кожаные ботинки военного образца с высокими голенищами, руки заняты платком, не очень чистым и мало подходящим к случаю. Все это выдает в Фэл дилетантку в вопросах смерти и погребения. И то правда: в межзвездной среде, в которой вращается Фэл, — во всех этих непонятных и пугающих галактиках, — смерти (в общепринятом, человеческом смысле) практически не случаются. А если случаются, то известие о них доходит намного позже собственно печальных событий.

Намного, намного позже.

Лет эдак на тысячу. Или на миллион.

Бескрылые насекомые ни капельки не интересны Габриелю. Две пчелы, две стрекозы и оса (кузнечик объявится позже) — совсем другое дело. Две пчелы вьются перед лицом священника, читающего молитву, две стрекозы вальсируют над гробом, их узкие тела — ярко-синего цвета, их крылья отливают металлом. Или, скорее, — ртутью: как две упругие слезинки, застывшие на лице Фэл.

Фэл — единственная из всех, кто позволил себе выпустить влагу из глаз.

Но можно ли считать ртуть влагой?.. Не забыть бы спросить об этом саму тетушку Фэл, она самая умная в семье, она радиоастроном. Между тем в хаотичных и внешне никак не связанных движениях пчел и стрекоз начинает просматриваться какая-то система, какой-то умысел. Как будто кто-то, находящийся вне поля зрения Габриеля (возможно — очень далеко, возможно даже — на Севере), дергает насекомых за невидимые ниточки.