Но не в этот проклятый с самого утра день. Истошный ор ребёнка сотрясает мою минутную идиллию, заставляя нервы нездорово вибрировать. Меня даже не столько раздражает сам орущий мальчишка, сколько его спокойная, как удав, мамаша. Что это? Уникальная психологическая устойчивость или глубокое наплевательство на комфорт других?

Мои бронхи глубоко и нервно затягивают дым, пока мать и её дьявольски голосистый сын в сопровождении ещё двух таких же замотанных в тёмную ткань мамаш с выводками неторопливо проплывают мимо меня. Вот у кого перманентный дзен, думаю. Мне остаётся только завидовать и практиковаться.

Прямо передо мной останавливается такси, вслед за ним ещё одно. Из первого выходит мужчина — практически икона стиля. На нём бежево-кремовый джемпер, повязанный на плечах, узкие штаны на три тона темнее, скроенные, как джинсы, и плотно облегающие его длинные ноги. Его глаз не видно из-за странных очков, не затемнённых, а словно покрытых полупрозрачной зеркальной плёнкой, однако даже так ясно, что парню с внешностью повезло. Бог не поскупился, отвешивая ему полезных в жизни бонусов, но мои глаза намертво приклеены к его груди — в век увлечения красотой подтянутые мужские тела не редкость, но этого мужчину от остальных отличает «порода».

Господи, думаю, и ведь спит же кто-то с такими!

Он щедро расплачивается с водителем, судя по тому, с каким энтузиазмом тот благодарит и желает «лёгкого полёта», одновременно выуживая из багажника чемодан.

Не позднее чем через десять секунд хроника событий самого длинного в моей жизни дня любезно мне демонстрирует, кто именно «спит с такими». Выскользнувшая из второго такси стюардесса австрийских авиалиний (судя по ярко-алому цвету её узкого платья и кругленькой шапочке поверх затянутых в узел волос), широко улыбаясь, окликает мужчину. Однако, что именно она хочет, не ясно не только мне, но, похоже, и ему:

— Извините? — отвечает он ей по-английски, вытягивая ручку своего чемодана.

И она тут же переходит с немецкого на международный:

— Простите, не могли бы Вы мне помочь?

— Конечно, — отвечает он.

— Очень тяжёлый чемодан, никак не погружу его на тележку, — расплывается в белозубой улыбке. И где они только берут настолько яркие помады? Эксклюзивная серия, специально для стюардесс?

Мужик выпрямляет спину, глядя с некоторым подозрением на её, мягко говоря, небольшой чемодан, затем снимает со своего плеча чёрную дорожную сумку и аккуратно устраивает её поверх своего чемодана, предварительно проверив надёжность конструкции.

Не канадец, думаю. И не американец. Британец, скорее всего, раз уж его язык — английский. Мужчина из моих краёв брякнул бы ту сумку на асфальт, не беспокоясь ни о пыли, ни о подсохших плевках, ни о жирных пятнах сомнительного происхождения.

Далее происходит нечто не совсем для меня ясное: мужик делает ровно один неуклюжий шаг в сторону стюардессы, подцепляет её чемодан (мне чётко не видно из-за его спины, но по лёгкости его движений и выражению её лица — похоже, что одним пальцем) и водружает его на тележку. Игривости в ней теперь почти больше нет, и мне до безумия интересно, по какой причине.

— Стоя или лёжа? — спрашивает её голосом Господа, уставшего от грехов смертных.

— Лучше лёжа, — не теряется она.

Он спокойно укладывает её чемодан, как было запрошено. Некоторое очень короткое время они смотрят друг на друга в упор, и его тон вдруг сменяется на елейный:

— Могу я ещё чем-то Вам помочь?

— Нет, благодарю Вас… Летите в Вену?

— Да. А Вы?

— Я буду сопровождать Вас на борту и с радостью удовлетворять любое желание.