В процессе самой трагедии врачевание душевных ран невозможно. Горе — непозволительная роскошь. Некогда оплакивать мертвых, некогда горевать по своей загубленной молодости, планам, чувствам, некогда вообще копаться в себе.

Помню, какое впечатление произвела на меня в подростковом возрасте книга Ванды Василевской «Радуга». Она была написана прямо тогда, в 42 году. Мать ходит проведывать труп убитого сына-солдата. Другая мать своего застреленного мальчика закапывает прямо в сенях дома — там земля непромерзшая. И ходят по этим сеням, а куда денешься. Еще одна мать теряет новорожденного, смотрит, как его топят в проруби. Еще одна ненавидит своего еще нерожденного ребенка, потому что он — плод изнасилования врагом. Дикая, запредельная травма. И почти никаких чувств. Повествование такое сдержанное, просто факты. Нашла лопату, вырыла могилу, положила сыночка, закопала. Все это в одном селе. Все это в тысячи раз превышает масштабы того, от чего в обычной жизни люди сходят с ума, погружаются в депрессии, пытаются покончить с собой. И название чудесное — «Радуга». Стадия шока.

(Только, пожалуйста, не надо мне писать в комментариях, что книга заказная и что Василевская — любимая писательница Сталина. Я все это знаю. Это ничего не меняет абсолютно. Психологически точной книга от этого не перестала быть.)

На стадии шока помочь можно только делом. Спасти, защитить, вывести в безопасное место. Кстати, предание гласит, что именно после просмотра фильма по книге Василевской, снятого в 44 году, Рузвельт задал вопрос: «Чем мы можем помочь им прямо сейчас?» и помощь действительно усилилась. Не знаю, правда это или нет, но это нормальная реакция: чем я могу помочь прямо сейчас? Больше ничего не сделаешь. На поле боя, под обстрелом никто не будет доставать пулю и зашивать рану, повязку сверху — и все, до госпиталя. Или дотянешь, или нет. То же самое с душевной травмой.

И только потом, когда прямая угроза позади, начинается собственно процесс проживания травмы. Вот здесь происходили очень важные и интересные вещи.

Все знают про Парад Победы, но не все знают, что никакого Дня Победы в первые годы после войны не было. Сталин лично запретил его праздновать. Никаких парадов, никаких салютов, никаких цветов ветеранам. Все объединения ветеранов, которых тогда было много и они были молоды, также были запрещены. Никаких мемориалов, минут молчания, возложений цветов — ничего. Изучение событий войны, публикация воспоминаний не приветствовались.

Согласитесь, странно. Страшная война закончилась. Великая Победа одержана. Казалось бы, для государственной власти, чей авторитет был сильно подорван провалами первых лет — готовое решение. Делай культ Победы и пользуйся. Но нет. Вместо этого — заговор молчания. Табу на тему.

Почему так вел себя Сталин, более-менее понятно. Меньше всего ему хотелось, чтобы дело дошло до постановки вопроса, пусть просто в умах людей, о его роли во всем этом. У него-то, похоже иллюзий особых не было насчет своей роли, судя по некоторым признакам. Если уж он почти прямым текстом прощения просил и совсем прямым благодарил народ за терпение…

Гораздо важнее понять, почему сам народ не очень-то сопротивлялся этому замалчиванию. Вот хотя бы те же герои войны. Понятно, что не было никаких встреч школьников с ветеранами. Но встречи-то все равно происходили, хотя бы на коммунальных кухнях. И, порой, сильно приняв на грудь, ветераны рассказывали всякое… Но большинство — не рассказывали. Байки смешные травили или просто отмалчивались, мол, война и есть война, чего там рассказывать.

Книги, подобные «Радуге», после войны не появлялись или как минимум не публиковались. Все новые фильмы — бравурные, радостные или лирические.