Колин Гувер. 9 ноября
Я полупрозрачен, подобен воде. Дрейфующий, не имеющий цели. Она - якорь, тонущий в моем море. —БЕНТОН ДЖЕЙМС КЕССЛЕР.
Интересно, с каким звуком этот стакан разобьется об его голову? Это толстый стакан. Его голова твердая. Громкий «БУМ», наверное, будет. Интересно, а пойдет ли у него кровь? На столе есть салфетки, но не похоже, чтобы они смогли впитать много крови. - Ну, да. Я немного ошарашен, но так и есть, - говорит он. От звука его голоса я крепче обхватываю стакан в надежде, что он остается в моей руке, а не разобьется об его череп. - Фэллон? - он прочищает горло и пытается смягчить слова, но они все равно ранят меня, словно ножи. - Ты скажешь что-нибудь? Я прокалываю соломинкой льдинки в стакане, представляя, что это его голова. - Что я должна сказать? - бормочу, напоминая скорее непослушного ребенка, чем восемнадцатилетнюю взрослую, которой являюсь. - Мне что, поздравить тебя? Прислоняюсь спиной к кабинке позади меня, и скрещиваю руки на груди. Смотрю на него и думаю: это сожаление в его глазах от того, что я его разочаровываю или он просто снова играет. Он всего пять минут тут сидит, а уже превратил часть кабинки в сцену. И вновь я вынуждена быть его зрителем. Его пальцы барабанят по чашке с кофе, пока он молча смотрит на меня в течение нескольких ударов. Он рассчитывает, что я все-таки сдамся и скажу то, что он хочет услышать, но он пропустил последние два года моей жизни и не знает, что я больше не та девочка. В конце концов, когда я отказываюсь участвовать в его представлении, он вздыхает и роняет локти на стол, - что ж, я надеялся, ты порадуешься за меня. Я трясу головой в недоумении. - Порадоваться за тебя? Он пожимает плечами и, к его и без того раздражающему выражению лица, добавляется самодовольная улыбка. - Не знал, что еще способен стать отцом. От недоверия я громко смеюсь. - Спустить сперму во влагалище двадцати четырёхлетки, не значит стать отцом, - с толикой горечи говорю я. Его самодовольная ухмылка исчезает, и он откидывается назад, наклоняя голову набок. Он всегда так делает, когда не уверен, как вести себя на публике. "Напусти на себя глубоко задумчивый вид, так можно изобразить практически любое чувство: грусть, замкнутость, вину, сочувствие". Он, наверное, забыл, что учил меня играть большую часть моей жизни, и этот взгляд - один из первых, которому он научил меня. - Хочешь сказать, я не имею права называть себя отцом? - говорит он обиженно из-за моего ответа. - Тогда кто я для тебя? Принимаю его вопрос за риторический и протыкаю еще один кусочек льда. Ловко цепляю лед соломинкой и кладу его в рот. Разгрызаю его с громким, безразличным хрустом. Естественно, он не ждет ответа на этот вопрос он. Он перестал быть "отцом" с той ночи, когда моя актерская карьера зашла в тупик, тогда мне только исполнилось шестнадцать. И, честно говоря, я даже не уверена, был ли он таким хорошим отцом до той ночи. Мы всегда больше походили на учителя и ученика. Он запускает руку в дорогущие пересаженные волосы на лбу. - Зачем ты так? - с каждой секундой его все больше раздражает мое поведение. - Все еще злишься, что я не пришел на твой выпускной? Я тебе уже говорил, что у меня слетело все расписание. - Нет, - отвечаю спокойно. - Я не приглашала тебя на выпускной. Он отстраняется, недоуменно смотрит на меня. - Почему? - У меня было всего четыре билета. - И? - спрашивает он. - Я твой отец. Почему, черт возьми, ты не пригласила меня на выпускной? - Ты бы не пришел. |
