«Вот было бы прекрасно и ужасно, — думала она, — разорвать эту священную нить! Навсегда отделить всё от всего и взглянуть на отчаяние, которое не сможет вылечить ни молитва, ни размышление»…

Мысль о том, чтобы причинить столь изысканный ущерб, наполнила ее радостью. Принцесса, способная на такие замыслы, была непобедима. Она умерла, но воскресла. Возможно, ничто не способно нанести ей урон. Думая об этом, она вышла из чертогов Древних и направилась по открытому пространству к Башне Иглы. Никто не охранял башню по одной простой причине — в ней не было дверей. Боа дважды обошла ее, изучая стену в поисках хотя бы намека на отверстие, пусть узкое и маленькое. Но ничего подобного не обнаружилось. Вполне возможно, дверь была сокрыта Сими Фейт, но принцесса была не в настроении искать тянущиеся нити Веревки Сими, чтобы аккуратно их расплетать. Она давно не практиковалась в расшифровке, но очень хотела увидеть, что же находится внутри. Поэтому она зарядила свою кровь силой, прошептав над запястьем четыре слога — в'аатеум, — прокусила себе кожу, набрала полный рот крови и прежде, чем та успела раствориться на языке и деснах, со всей силы плюнула в свое искаженное отражение.

Зеркальная печать вспенилась, задымилась и растворилась. Она вошла внутрь, изнывая от любопытства и не собираясь ждать, пока расплавленное отверстие застынет, предпочитая вытерпеть жалящие капли раскаленного металла на собственном черепе и плечах.

Ее нетерпение было вознаграждено, и незначительная боль мигом забылась на фоне того потрясения, что ожидало ее внутри.

В Башне Иглы не было лестниц, спиралями уходящих ввысь. Не было здесь и никаких механических приспособлений, которые могли бы ее поднять. Стены башни покрывали изящные выросты желтой, серой и сине-фиолетовой ткани, образующей чувственные цветы невероятной сложности и гармонии; их мембраны набухали и опадали, переплетенные стебли быстро вспыхивали и переливались, уносясь к залитой лунным светом комнате на вершине. Боа осторожно прикоснулась к узлу из разноцветного вещества в форме кадила, свисавшего на стыке нескольких длинных, сверкающих, влажных стеблей.

Анатомия Иглы мгновенно отреагировала на прикосновение. Пол под ногами Боа начал вращаться, и она бы упала, если бы поверхность в тот же миг не повернулась в противоположном направлении, вернув ей равновесие. Она ухватилась за петлю переплетенных внутренностей, чтобы вращения не застали ее врасплох, но едва она это сделала, как вся система цветущих кишок и светящихся сосудов начала поднимать ее на платформе из плоти лепестков, натянутых на кость; она поднималась с такой скоростью, что едва могла дышать, обгоняя семенные органы, откуда вытекал медовый сок, быстрые соединительные лозы, лепящиеся по стенам, плодоносящие выпуклости и железы, что взрывались в честь ее прибытия и выплескивали на нее свои драгоценные соки, пятная жизнью (ту, что еще несколько часов назад была созданием, лишенным формы, исключенным из материальности этого мира) и одаряя новыми способами прожить свою обретенную после смерти жизнь.

Теперь она была почти на вершине башни и видела, что комнату освещает не только лунный свет. Здесь были другие источники, и они двигались.

— Тлен? — позвала она. Ответа не было. — Это я. Твоя принцесса. Я вернулась.

Будучи островом, видевшим прибытие и отбытие живых и мертвых (а также многих путников, не попадавших ни в одну из этих категорий), Горгоссиум нуждался в трех гаванях.

Та, что предназначалась для строительства и спуска на воду огромных судов, называлась Китевай и располагалась на северо-востоке. Именно оттуда «Полынь», новый корабль Бабули Ветоши, отправился разорять Иноземье и встретил бесславную гибель среди заполненных водой улиц Цыптауна.

Для большинства судов, которые разгружали и загружали товары, существовала торговая гавань в Узнаке, на юге острова.