— Дорогой аббат! — проговорила я наконец. — Вы непременно должны получить приход много лучше этого. Я напишу епископу, моему дядюшке, а в случае надобности сама съезжу к нему.

— Покинуть Нуармутье! — воскликнул он, всплеснув руками. — Но ведь я счастлив здесь! Мне нечего пожелать с тех пор, как вы поселились в этом краю. Вы осыпали меня дарами, и мой скромный домик стал похож на дворец.

— Нет, — сказала я, — мой дядюшка стар, и если на свое несчастье я потеряю его, мне не к кому будет обратиться, чтобы исхлопотать вам хороший приход.

— Увы, сударыня, мне будет жаль покинуть это село... Настоятель храма Святой Марии скончался... но меня утешает то, что его заменит аббат Ратон. Это весьма достойный священник, и я рад за него; впрочем, если бы его преосвященство подумал обо мне...

— Как, настоятель храма Святой Марии скончался?! — воскликнула я. — Сегодня же еду в Н. и поговорю с дядей.

— Нет, нет, не надо, сударыня! Аббат Ратон гораздо достойнее меня, да и покинуть Нуармутье...

— Господин аббат! — сказала я твердо. — Это необходимо!

При этих словах он опустил голову и больше не посмел возражать. Я чуть ли не бегом вернулась в замок. А он, несчастный, шел за мной и был так взволнован, что рта не смел раскрыть. Он был сражен. Я не мешкала ни минуты. В восемь часов вечера я уже была у своего дяди — он был явно расположен в пользу своего ненаглядного Ратона; но он меня любит, и я знаю свою власть над ним. Словом, после долгих споров я настояла на своем. Ратон был устранен, и ныне аббат Обен — кюре храма Св. Марии. Вот уже два дня, как он в городе. Несчастный понял значение моих слов «это необходимо». Он почтительно поблагодарил меня, не говоря ни о чем, кроме своего неоплатного долга передо мной. Я была признательна аббату за то, что он сразу уехал из Нуармутье под предлогом, будто ему следует как можно скорее поблагодарить его преосвященство. Перед отъездом он послал мне свою прелестную византийскую шкатулку, прося позволения иногда писать мне. Что скажешь, моя красавица? «Доволен ли ты, Куси?» Это был урок, и я его не забуду, когда снова появлюсь в свете. Но тогда мне минет тридцать три, и уже нечего будет опасаться, что меня кто-нибудь полюбит... да еще такой любовью!.. Конечно, это невозможно. Пусть так, но от всего этого безумства у меня остались прелестный ларчик и истинный друг. Когда мне исполнится сорок лет и я буду бабушкой, я поведу интригу, чтобы аббат Обен получил приход в Париже. Ты познакомишься с ним, дорогая, и он даст первое причастие твоей дочери.

VI

Аббат Обен к аббату Брюно, профессору теологии в Сент-А***

Дорогой учитель! Вам пишет уже не скромный священник из Нуармутье, а настоятель храма Св. Марии. Я простился с болотами, и ныне я горожанин, живущий в прекрасном церковном доме на главной улице Н***; я — настоятель большого храма, прекрасного храма, в котором царит образцовый порядок, храма великолепного по своей архитектуре, который изображен во всех альбомах Франции. Служа мессу у его мраморного алтаря, я спрашивал себя: я это или не я? Но то был не сон, а явь. Больше всего меня радует мысль, что Вы приедете погостить ко мне на каникулах, и я сумею предоставить вам хорошую спальню, хорошую кровать, не говоря уже о некоем бордо, названном мною «Нуармутье», которое, смею утверждать, достойно Вас. Но, спросите Вы, каким образом я попал из Нуармутье в храм Св. Марии? Вы оставили меня на паперти, а видите на колокольне.

Дорогой учитель! Провидение привело из Парижа в Нуармутье великосветскую даму, вынужденную временно жить на десять тысяч экю в год из-за неприятностей, которых нам с Вами нечего опасаться.