Лютер пытался убедить себя, что, будь он на тридцать лет моложе, то принял бы бой. Но он не был молод. Его нервы по-прежнему были крепче, чем у большинства его сверстников, но, как и речной камень, их разъедало течение лет, и они были уже не те. В его возрасте битвы выигрываешь значительно реже. Наконец, пришло и его время, и он оказался к этому не готов, но был вынужден понять и смириться.

Лютер вновь посмотрел на свое отражение в маленьком зеркале. Глухой стон зародился в его груди и, превратившись в рыдания, наполнил тесную комнатку.

Его бездействию нет оправдания. Он не открыл зеркальную дверь. Не оттащил мужчину от Кристины Салливан. Не предотвратил ее смерть, и это жестокая правда. Будь он решительнее, она осталась бы в живых. Он купил себе свободу, возможно, жизнь, но заплатил за нее жизнью другого человека, который нуждался в его помощи и сражался за свою жизнь, в то время как Лютер только наблюдал. Человеческое существо, едва прожившее треть жизни Лютера. Это был трусливый поступок, и боль от осознания своей трусости сжимала ему грудь.

Он почувствовал, что его ноги подкашиваются, и низко наклонился над раковиной. Он был даже рад этой слабости. У него больше не было сил смотреть на свое отражение. Когда самолет провалился в воздушную яму, его стало тошнить.

Прошло несколько минут. Он смочил бумажное полотенце холодной водой и протер им лицо и шею. В конце концов ему удалось добраться до своего сиденья. Самолет с гулом рвался вперед, и чувство вины у Лютера с каждой милей становилось все острее.

Зазвонил телефон. Кейт взглянула на часы. Одиннадцать вечера. Обычно она отвечала на звонки через автоответчик. Но что-то заставило ее броситься к телефону и поднять трубку до того, как автоответчик заработал.

— Алло.

— Почему ты уже не на работе?

— Джек?

— Как твоя лодыжка?

— Ты знаешь, который теперь час?

— Я просто проверяю своего пациента. Врач обязан делать это в любое время.

— С твоим пациентом все в порядке. Спасибо за беспокойство. — Она невольно улыбнулась.

— Карамельное мороженое — это лекарство, которое никогда меня не подводит.

— А, так значит, были и другие пациенты?

— Мой адвокат посоветовал мне не отвечать на этот вопрос.

— Умный совет.

Джек представил себе, как она сидит, теребя пальцем кончики волос, так же как в ту пору, когда они вместе учились; он корпел над правилами работы с ценными бумагами, она — над французским языком.

— Твои волосы достаточно вьются на концах, так что нет необходимости им помогать.

Она отдернула палец, улыбнулась, а потом нахмурилась. Эта фраза пробудила в ней множество воспоминаний, и не все из них были приятными.

— Уже поздно, Джек. У меня завтра суд.

Он встал и прошелся по комнате, держа трубку радиотелефона и напряженно думая. Надо удержать ее у телефона еще на несколько секунд. Он почувствовал себя виноватым. Он невольно оглянулся и посмотрел через плечо. Там никого не было, по крайней мере, никого, кого он мог видеть.

— Прости, что я звоню так поздно.

— Ничего.

— И прости, что я повредил твою лодыжку.

— Ты уже за это извинялся.

— Да, конечно. Ну, и как ты? Я имею в виду не лодыжку.

— Джек, мне действительно нужно выспаться.

Он надеялся, что она скажет это.

— Тогда как насчет обеда?

— Я же сказала, у меня суд.

— После суда.

— Джек, я не уверена, что это хорошая мысль. Точнее, уверена, что это неважная мысль.

Интересно, что она имеет в виду, подумал он. Поиск подтекста в ее словах вошел в неприятную ему привычку.