— Благодарю вас, превосходное виски, — взяв стакан, Пауэрскорт дожидался, пока доктор устроится напротив. Вопросы об одежде вызвали явное замешательство. Стало быть, направление верное. Теперь надо прямо и строго.

— Последний вопрос относительно случившейся у вас в доме кончины мистера Юстаса: на нем были ботинки или туфли?

Опять легкое колебание. На долю секунды доктора охватило искушение довериться. Сказать правду и положить конец допросу, еще более гнетущему из-за изысканной светской любезности мучителя.

— Ботинки, как мне помнится. Было довольно сыро. Впрочем, обычная для наших краев непогода в такой сезон.

Реплику насчет климата детектив истолковал стремлением увести разговор в сторону.

— Черные или коричневые?

Блэкстаф охотно припомнил бы лиловые в желтую крапинку, если бы пытка этим завершилась.

— Черные, — почти вызывающе ответил он.

— И в завершение, доктор, все-таки еще один вопрос, после которого я перестану наконец испытывать пределы ваших сил и вашего гостеприимства, — сказал Пауэрскорт. Блэкстаф приободрился. — Не кажется ли вам весьма странной настойчивая просьба Джона Юстаса о том, чтобы никто не видел его в гробу? Вряд ли другие пациенты обращались к вам с чем-то подобным?

— Действительно, странно. Однако случай отнюдь не уникальный. Встречались пациенты с еще более необычными пожеланиями. Большинство, думаю, по той причине, что старинных суеверий у них имелось больше, нежели веры в Господа. Среди окрестных жителей немало закоренелых язычников.

Пометив для себя при первой же возможности разведать очаги местного язычества, Пауэрскорт взглянул на часы: без пяти восемь.

— Очень вам благодарен, доктор, — сказал он, допив стакан и встав с кресла. — Надеюсь, нам представится возможность поговорить о более приятных материях. Например, о вашем собрании произведений с медицинскими сюжетами. Эти картины и гравюры, на мой взгляд, просто восхитительны.

— Развесил было их в своей приемной, но пришлось снять, — вздохнул врач, провожая гостя к выходу.

— Отчего же? — вопросительно улыбнулся Пауэрскорт.

— Больные остро реагировали на них. Мальчишек, возбуждавшихся от вида ран и крови, начинали мучить мнимые недуги. А один фермер, которому молотилкой серьезно повредило руку, едва взглянув на сцену военно-морской хирургии, рухнул в обморок.

Возвращался в усадьбу Ферфилд-парк Пауэрскорт с убеждением, что кое о чем (а может, и обо всем) доктор лгал. Очевидная неуверенность в ответах про одежду. Кроме того, его слова в самом начале: «Вот это женщина! Она всех тут сведет в могилу! Не удивлюсь, если она следит за нами днем и ночью». За нами… Кого он имел в виду? Снова и снова детектив обдумывал это, шагая по раскисшей топкой дорожке. За ним и еще за кем-то — кем-то одним или их было несколько? Сообщник? Сообщники? Пожалуй, пора поговорить с Эндрю Маккеной, последним из слуг, видевшим канцлера накануне смерти. И побеседовать незамедлительно, пока дворецкий не успел договориться с доктором. Пауэрскорт ощутил, как им овладевает азарт ищейки. Так что же там насчет костюма и рубашки, ботинок или туфель?

5

Эндрю Маккена очень кстати для Пауэрскорта оказался в гостиной. Снаружи по стеклам хлестал ветер, ступени каменной лестницы заливало потоками дождя. Детектив бросил внимательный взгляд на здешнего дворецкого: лет сорока, чисто выбрит, волосы на макушке уже начали редеть. А светло-карие глаза испуганны.

— Прежде всего, мне следует признаться вам, Маккена, и всем остальным в доме, что я не друг семейства Юстасов и Кокборнов. Я частный детектив, которого миссис Августа Кокборн наняла вникнуть в обстоятельства кончины ее брата.