Он стряхнул с себя оцепенение и снова зажег свет.

— Нормально… хорошо. Можешь одеться.

— И это все? — удивилась Грейс.

— Я увидел то, что хотел увидеть, если ты об этом.

— Ну ты псих, каких поискать, — фыркнула она. Разочарованная и обиженная, презрительно выпятив губы, она нырнула за ширму, чтобы одеться.

Бруно подбросил угля в камин и вернулся к бару, чтобы долить виски. Через мгновение она была уже у его плеча с сапожками в руках.

— Как ты быстро, — похвалил хозяин.

Грейс уселась на высоком табурете у стойки и начала натягивать сапожок, стараясь не зацепить «молнией» нейлона чулка.

— При нынешней моде нечего снимать-надевать. Только вот не пойму… Ты в самом деле привел меня для этого? Просто… позировать?

— Если б хотел чего-то еще, то сказал бы прямо и с самого начала. — Он вынул из бумажника десятифунтовый банкнот и всунул ей за вырез платья. — Обещал пятерку. Возьми десять — на счастье.

— Ты и в самом деле псих! — Она быстро выдернула банкнот из ложбинки между грудей, глянула ее на свет и, сложив вчетверо, засунула за край чулка у самой подвязки.

Фокнер не скрывал усмешки.

— Твой собственный банк?

— Не хуже других. Знаешь, никак тебя не пойму…

— Мое неотразимое обаяние не поддается разгадке.

— Неужели?

Он протянул ей плащ.

— А теперь беги. Мне надо браться за работу.

Фокнер легонько подтолкнул ее к двери. Девушка схватила сумочку со столика в холле и, все еще не веря, пробормотала:

— То есть как? Конец дружбе, что ли?

— Что-то вроде этого. А сейчас будь умницей и беги домой. Сразу за углом, справа, стоянка такси.

— Ага. Уже иду. Мне тут рядом. — Она обернулась и, пока он открывал дверь, с надеждой спросила: — Может, мне все-таки остаться?

— Спокойной ночи, Грейс, — решительно простился Бруно.

Он захлопнул двери за гостьей и медленными шагами вернулся в мастерскую. Висок наливался тугой болью. Он приложил пальцы к давнему шраму и почувствовал, что в правой щеке маленькими молоточками изнутри заколотился нервный тик. Он постоял с минуту, прищурясь в ожидании боли, вглядываясь в темные фигуры, и подошел к столику, где стояла шкатулка для сигарет. Пусто. Он выругался под нос и торопливо обшарил все карманы — напрасно. Поиски в ящиках стойки, в тумбочках в спальне тоже не принесли успеха. Он сорвал с вешалки кепку и как раз натягивал плащ, когда под табуретом у бара заметил дамские перчатки на ковре. Может, на высоких каблуках она еще не доковыляла до площади и, если повезет, он догонит ее. Бруно запихнул находку в карман и сбежал по лестнице.

Городом владела ночь. Злобно завывал ветер, а дождь прилежно расчерчивал мглу тугими косыми струями.

Глава 4

У Шона Дойла, когда его доставили в городскую больницу, в голове и мысли не было о побеге. Он без придури был плох: почти сорок температура, весь в липком поту, а желудок словно набит осколками стекла, рвущими кишки. Только через сутки он чуток очухался и выполз из забытья. В мозгах клубился сплошной туман, он чувствовал себя разбитым и слабым, но боль отошла. В палате царил полумрак, только маленький ночник на тумбочке у кровати отгонял темноту и немного рассеивал мрак.

Как положено, рядом с ним сидел надзиратель Джоунс. Бывший уэльский гвардеец, посапывая, дремал на стуле у стены.

Дойл облизал сухим языком спекшиеся губы и попробовал свистнуть. Двери как раз открылись, и вошла медсестра, молодая индианка из Западной Индии, смуглая и гибкая, с перевешенным через руку белоснежным полотенцем.