Было почти совсем темно, но он привык к темноте и определил, что все пространство занимают большие цистерны и кучи металла. Порыв ветра заставил заскрипеть дверь и бросил ему в лицо пригоршню дождя. Деревянная платформа зависла над булыжником на высоте трех метров. Она годилась как нельзя лучше: он мог наблюдать за домом, двориком и воротами. Стараясь не шуметь, он опустился на кипу брезента и принялся энергично растирать стопы. Со времен войны в Корее он никогда не чувствовал себя так плохо. До сих пор по нему пробегала дрожь, стоило ему вспомнить жуткие дни, когда они отступали к югу во время первой лютой зимы и у его товарищей отпадали обмороженные пальцы и даже ступни.

Где-то рядом во мгле скрипнула створка ворот. Кто-то, спеша, пробежал через дворик и открыл входную дверь. В свете, упавшем из квартиры, появилась молодая женщина в непромокаемом плаще и платочке на голове, завязанном по-крестьянски: узлом под подбородком. Даже отсюда видно было, что на ней не осталось сухой нитки. Бомбардир усмехнулся сам себе, когда она ступила через порог и захлопнула дверь.

Откинувшись, он вжался в стену, всматриваясь в капли дождя. Сжимая желудок, голод напомнил о себе, но сейчас Дойл ничем не смог бы его заглушить. Может, позже, когда погаснут все окна в доме, он попробует проверить, не утратил ли свою квалификацию. Обувь, какая-нибудь еда, плащ обязательно, как мало ему было нужно в этот раз. Только бы добраться до Ринг-стрит, где в доброй дюжине ночлежек шоферы-дальнобойщики останавливались перекусить и передохнуть. Тогда уже к утру он был бы милях в двухстах отсюда.

Яркий свет, который неожиданно выплеснулся из окна на первом этаже, заставил его вздрогнуть. Он увидел девушку на пороге комнаты, похоже, ее спальни. Ветер яростно взвыл, швырнув в него столб дождя. Стукнули ворота. Бомбардир настороженно всматривался во мрак. На мгновение ему показалось, что кто-то прокрался во дворик. Звук больше не повторился, и Дойл перевел взгляд на окно.

Девушка не потрудилась опустить шторы, помня, что от посторонних глаз с улицы защищена высокой каменной стеной, и, зная, что подглядывать некому, спокойно раздевалась.

Дойл искренне залюбовался ею. Два с половиной года он пробыл в камере, где единственной представительницей женского пола была его тетка Мэри, семидесятилетняя ирландка, кроткая старая дама, навещавшая его раз в месяц.

Молодая женщина в окне растерлась большим белым полотенцем и неодобрительно посмотрела в зеркало. Странно, что лишь редким женщинам идет нагота. Эта была действительно хороша! Черные как смоль волосы падали на грудь, тонкая талия плавно переходила в бедра, может, чуть широковатые для эстета, но у Дойла подкосились ноги от восторга. Она начала одеваться. Не надевая пояса с подвязками, она натянула чулки, черные кружевные трусики, застегнула бюстгальтер и вынула из шкафа платье. Там, за решеткой, он, конечно, знал, что в моду вошли мини-юбки, но видел их по-настоящему впервые. Забавно! Не только потому, что платье кончалось на половине бедер, но и вдобавок было полупрозрачным, просвечивающимся. В гостиной у тетки Мэри была такая скатерть, он помнил ее с детства.

Девушка бросила в зеркало смягчившийся взгляд, взяла со столика расческу и провела по волосам. Самое женское занятие — причесываться. Почему-то на него нахлынула грусть. Он недоуменно ощутил, что ему начинают нравиться простые земные заботы. Хотя почему бы нет?

Он почти забыл обо всем, что связано с женщиной, а Дорин взбудоражила его больше, чем он мог признаться. А сейчас, в проливной дождь, лежа на пыльном брезенте в заброшенной конюшне, он почувствовал себя прыщавым молокососом, подглядывающим за той, что никогда не будет принадлежать ему. Что ж, винить он мог только себя…

Девушка собрала волосы в «конский хвост», перевязала его темно-лиловой лентой и вышла из спальни, гася свет. Дойл тяжело вздохнул и закрыл глаза. Спустя вечность, которая не могла длиться больше минуты, он услышал посторонний звук, словно чей-то неосторожный ботинок споткнулся о камень.