|
“Если мы исследуем, – говорит он, – общие законы, по которым распределяются в этом мире добро и зло, то найдем, что, несмотря на кажущийся беспорядок в этом распределении, каждая добродетель находит свое вознаграждение, и вознаграждение самое приличное для ее поощрения”. Труд вознаграждается успехами; справедливость, добросовестность, человеколюбие – доверием, уважением, любовью окружающих людей и так далее. Бывают, конечно, исключения из этого общего правила, без исключений ведь нельзя; но они редки, и общий характер жизни от этого нисколько не изменяется. Не думайте, что такое всеобщее благополучие царит только в сфере невещественных отношений. Нет, оптимизм Смита не смущается даже самыми резкими материальными диссонансами. “В сущности, богатые, – говорит философ, – потребляют не более, чем бедные, несмотря на свою алчность и свой эгоизм, несмотря на то, что они преследуют только личные интересы, несмотря на то, что они стараются удовлетворить только свои пустые и ненасытные желания, употребляя на это тысячи рук, – тем не менее, они разделяют с последним чернорабочим плоды работ, производимых по их приказанию. По-видимому, какая-то незримая рука принуждает их принимать участие в таком же распределении предметов, необходимых для жизни, какое существовало бы, если бы земля была распределена поровну между всеми населяющими ее людьми; таким образом, без всякого преднамеренного желания и вовсе того не подозревая, богатый служит общественным интересам и распространению человеческой природы. Провидение, разделив, так сказать, землю между небольшим числом знатных людей, не позабыло и о тех, кого оно с виду только лишило наследства, так что они получают свою долю из всего, что производится землею. Что же касается того, что составляет истинное счастье, то они нисколько не стоят ниже тех, кто поставлен выше их. Относительно физического здоровья и душевного спокойствия все слои общества находятся почти на одинаковом уровне, и нищий, греющийся на солнышке под забором, пользуется безопасностью и беззаботностью, которой так домогаются короли”. Это уже поистине стоический оптимизм, с тою лишь разницею, что Смит не относился к материальному благополучию с высоты величия, а напротив, придавал ему большое значение. Наконец, восставая против чрезмерного сострадания, он заявляет: “Эта преувеличенная симпатия к бедствиям, которые нам неизвестны, прежде всего безумна и неосновательна. Оглянитесь кругом: на одного страдающего и несчастного вы найдете двадцать человек в полном здравии и счастии или, по меньшей мере, в сносном положении”. Так профессор Смит охлаждает пыл чрезмерно сострадательных людей. Вероятно, их было слишком много вокруг него… Или, вернее, не страдал ли наш профессор некоторым недостатком зрения в этом отношении, так называемым дальтонизмом? Обратимся, однако, к содержанию его “Теории нравственных чувств”.
При исследовании нравственных принципов, говорит Смит, приходится решать два главных вопроса. Во-первых, в чем состоит добродетель, или иначе, какой душевный склад и какой образ поведения заслуживает похвалы. И во-вторых, какая сила или какая способность души заставляет нас отдавать предпочтение тому или другому поведению, называть одно правильным, другое – порочным, рассматривать одно как предмет одобрения, уважения и награждения, а другое – как предмет порицания, неодобрения и наказания. Вместе со многими другими мыслителями Смит полагает, что добродетель состоит в точном соответствии между чувствами, побуждающими нас к поступку, и причиной или предметами, вызвавшими это чувство. Но он находит это определение недостаточно полным. Всякое чувство или душевное движение, предшествующее действию, можно рассматривать с двух различных сторон, или в двух различных отношениях: во-первых, по отношению к причине, которая вызывает его, а во-вторых, по отношению к цели, которую имеет оно в виду, или к действию, которое оно стремится произвести. |
