Первая дрожь охватила британские политические круги, когда в ноябре 1792 года Национальный конвент Франции принял декрет об освобождении всех народов от монархии. Это был уже экспорт революции. За словами последовало и дело. Уже в октября 1792 года французская средиземноморская эскадра контр-адмирала Трюге подошла к Лигурийскому городу Донейлу, чтобы установить там новую власть. Лигурийцы встретили якобинцев выстрелами. В ответ был высажен десант, который за день разграбил и сжег приморский городок. Затем настала очередь и Неаполя, подойдя к которому, отряд капитана ля Туш-Тревиля потребовал извинений от короля Фердинанда за оскорбление символов французской революции. В случае отказа была обещана немедленная бомбардировка. Король Фердинанд был из Бурбонов, а потому хорошо понимал, что рассчитывать на снисхождение якобинцев, уже отрубивших голову его кузену Людовику, не приходится. Фердинанд извинения сразу же принес, не сделав при этом даже попытки использовать свой флот. В Париже обрадовались: „Короли боятся одного нашего появления!“

После Неаполя настала очередь Сардинии. Туда были высажены марсельские волонтеры. Однако здесь вышла досадная осечка. Свободолюбивые волонтеры, столкнувшись с первыми трудностями войны, сразу же отказались подчиняться своим командирам, избрали себе новых и потребовали возвращения во Францию.

В январе 1793 года в Париже под ликование толпы казнили короля Людовика XVI. Самого либерального за всю историю Франции короля публично гильотинировали на площади Пляс-де-Революсьон. День спустя трибун революции Дантон, выступая в Конвенте, провозгласил: „Давайте бросим к ногам всех королей голову нашего короля как вызов на бой!“

Конвент приветствовал этот призыв несмолкаемой овацией: „Смерть королям! Смерть тиранам всех стран!“

Конвенту вторил генерал Гош: „Наши единственные враги — англичане!“

Спустя несколько дней была казнена королева Мария Антуанетта, а затем изобретение доктора Гильона начало работать безостановочно, ведь аристократов во Франции хватало.

Тогда же береговые батареи Бреста обстреляли британский фрегат „Чилдерс“, случайно попавший под жерла французских пушек. Англия ответила тем, что немедленно выдворила из страны французского посла.

„Кто-то должен остановить безбожников якобинцев, пока они не стали бичом Европы, и это будет наша Англия!“ — во всю глотку кричали на лондонских улицах ура-патриоты, сами в армию записываться почему-то пока не торопившиеся.

В ура-патриотов швыряли камнями местные революционеры — члены „Лондонского корреспондентского общества“, мечтавшие об английском якобинстве: „Готовьте ваши дряблые шеи для наших гильотин! Скоро мы будем в Букингемском дворце танцевать Карманьолу!“

В Манчестере начался настоящий мятеж, который с трудом удалось подавить. В мятеже принял участие и расквартированный в городе драгунский полк. Это был уже тревожный симптом.

Некоторое время в Лондоне выжидали дальнейшего развития событий во Франции и с открытием боевых действий не торопились, надеясь, что революция ослабит извечного врага и тогда его можно будет задушить экономически. К тому же, прежде чем объявлять войну, надо было подобрать подходящих союзников, так как воевать на континенте Англия вовсе не собиралась. Одновременно в Лондоне привечали бежавших монархистов и аристократов, готовясь использовать их в своих целях.

1 февраля Франция стремительно захватила Австрийские Нидерланды, а затем Конвент объявил войну Голландии и Англии.

Все понимали, что если прежние англо-французские конфликты, вспыхивавшие почти каждое десятилетие, ограничивались, как правило, лишь крейсерской войной, несколькими морскими сражениями и очередным переделом колоний, то теперь речь шла уже о жизни и смерти одного из государств. Обоим им существовать было просто невозможно, и одно обязательно рано или поздно должно было погибнуть, чтобы выжило другое.