— Спасибо, — еще раз сказал Юрген.

— Принимаю. Настроение населения резко изменилось, когда в город вступили части Каминского — эта фамилия теперь на устах у всех жителей Варшавы. Его русские солдаты, это тоже стало всем известно, устроили дикую резню, в результате которой, по скромным оценкам, погибло около пятнадцати тысяч человек, почти исключительно мирных жителей. Потом, правда, что-то случилось, сам Каминский исчез, а некоторые из подразделений, проявивших наибольшую жестокость, были выведены из Варшавы. Но бои продолжались с возросшим ожесточением. Особенно пострадал Старый город, где, по слухам, погибло около пятидесяти тысяч человек. Я говорю лишь о мирных жителях, которые укрылись в подвалах домов. Они стали невинными и невольными жертвами сражения, которые развернулось над их головами.

— Лес рубят — щепки летят, — сказал Брейтгаупт.

«Bein Hobeln fliegen Späne»

— Да. К глубочайшему сожалению. Надо признать, что немецкая администрация предпринимает усилия по эвакуации населения из освобожденных районов, более непригодных для жилья. Их отправляют в сборные лагеря вокруг Варшавы. Оттуда приходят вести, что с ними обращаются вполне сносно, учитывая сложившую ситуацию. Неизвестно, так ли это на самом деле. Но уже то, что эти вести доходят, говорит о многом.

— Как вы думаете, чем все это закончится? — перебил его Юрген. Настроение жителей Варшавы его не очень интересовало. Они не воевали с мирными жителями.

— Полагаю, что закончится, — с грустной улыбкой сказал профессор, — все когда-нибудь заканчивается. Это закончится в самое ближайшее время. Как? — Он пожал плечами. — Вы подавите восстание, тогда погибнет еще несколько десятков тысяч человек. Или руководители восставших вступят с нашим руководством в переговоры.

— Они-то, может быть, и вступят, наши не вступят, — сказал Красавчик. Юрген согласился с ним.

— Как знать, — сказал профессор.

Может быть, он что-то и знал. Юрген не стал допытываться, это было не его ума дело. Об этом пусть у начальства голова болит.

— Что будет потом? — спросил он.

— Не знаю. Я, честно говоря, боюсь думать об этом. Это поражение станет крупнейшим поражением в истории Польши. Случалось, мы теряли свою независимость. Польшу разъединяли на части. Но мы сохраняли свой дух, мы оставались единым народом. Сейчас наш дух сломлен, и мы уже не единый народ — поляки идут на поляков. И мы лишились своего сердца — Варшавы. Мы разрушили ее собственными руками. Вашими бомбами, но своими руками. Эти руины теперь ваша земля. Если не наша, пусть уж лучше будет ваша, чем русская. Так сейчас считает большинство. Это большинство сформировалось бы гораздо раньше, если бы ваше правительство вело себя немного поумнее. Если бы не произносило постоянно ранящую наше самосознание формулу «евреи, поляки и цыгане». Если бы не допускало случаев произвола и предоставило нам хоть какие-нибудь права самоуправления.

Это было обычное профессорское нытье. Юрген хорошо знал эти интонации, он наслушался подобных разговоров в своем первом лагере в Хойберге, там было много социал-демократов. Они тоже любили поговорить о произволе и через фразу повторяли это «если бы». Ни отвечать, ни тем более спорить с профессором ему не хотелось. Он поднялся, поблагодарил хозяев за гостеприимство и двинулся к выходу. Красавчик с Брейтгауптом следовали за ним.

Юрген уже переступил порог квартиры, когда сзади донесся какой-то скрип и почти сразу выстрел. Второй выстрел слился с криком Красавчика. Пуля просвистела над головой Юргена, там, где мгновением раньше была его спина. Он успел припасть на колено, развернувшись лицом к квартире.