Россель застонал. Они обернулись к нему. Брейтгаупт уже безжалостно разрезал высокие офицерские сапоги Росселя, и без того посеченные осколками, его галифе, стянул носки. Юрген без лишних церемоний залез в кожаную сумку капитана, достал оттуда индивидуальную аптечку, флакон одеколона, фляжку коньяка, протянул все это Брейтгаупту. Тот, не скупясь, протер ноги Росселя дезинфицирующим раствором, выдернул впившийся в кость осколок, отбросил в сторону. Потом поднял глаза на товарищей. Те так же молча согласились с ним: да, все могло быть и хуже, будет не только жить, но и ходить на своих двоих. «Если успеет вовремя до госпиталя добраться», — добавил Юрген. «Точно», — шепнул Красавчик. А Брейтгаупт уже ловко бинтовал ноги.

— Что там в башне? — спросил Красавчик.

— Плохо, — ответил Юрген, — совсем плохо. Через полчаса, самое позднее через час иваны будут на нашем этаже.

— Ча-ас, — протянул Красавчик.

Тем временем Брейтгаупт, завершив перевязку, приподнял голову Росселя и влил ему в рот коньяк. Россель закашлялся и пришел в себя. Он порывался что-то сказать.

— Боюсь, что на другом конце мы часа не продержимся, — продолжал между тем Красавчик.

И в подтверждение его слов донесся громкий крик:

— Солдаты, ко мне! Противник на этаже!

Это был голос лейтенанта Шёнграбера, последнего дееспособного офицера их роты. Товарищи, схватив автоматы, побежали на этот крик, который сразу сменился ожесточенной автоматной стрельбой и разрывами гранат. Звуки неслись из крайнего каземата, от пролома.

— Ура! За мной! — вновь услышали они голос Шёнграбера. Он оборвался на высокой ноте.

Бой занял считанные мгновения. Как ни спешили товарищи, они опоздали. Или почти опоздали. В концевом каземате уже не было русских, живых русских. Их тела лежали вперемешку с телами немцев. За одним из таких импровизированных укрытий лежал Отто Гартнер. Его пулемет опирался на тело лейтенанта и безостановочно бил в сторону пролома. Там появлялись головы русских и тут же исчезали, размозженные пулеметными очередями.

— А ты парень не промах! — сказал Юрген, падая рядом с Отто и открывая огонь.

— Уф, друзья, — облегченно выдохнул Отто. — А я уж думал, хана мне пришла.

Его пулемет замолчал. Кончилась лента. Вскоре закончилась и атака русских. И от лестницы больше не доносилось ни звука. И со стороны башни тоже. И из двора. И из северного укрепления. Наступила тишина. Как будто нарочно для того, чтобы они услышали эти тишину, вслушались в нее, поняли, что крепость взята, что они последние если не из живых, то из сражающихся. И они прекратили стрельбу. И пораженные наступившей тишиной и потрясенные мыслью об общем поражении устало брели к каземату, превращенному в госпиталь, понуро садились на свободные нары, ставя оружие между ног.

Они смотрели в пол, не в силах поднять глаза. Они боялись увидеть, как мало их осталось, скольких уж нет, они не желали видеть в глазах товарищей чувство унижения и безысходной тоски. Им хватало своей.

— Немчура! Сдавайся! — раздался крик со двора.

В этот момент товарищи вошли в каземат. Юрген окинул взглядом сидевших на нарах солдат, понимающе кивнул головой. Потом подошел к бойнице, выходившей во двор, осторожно выглянул наружу. Иваны были уже повсюду. В отдалении, у южных ворот, у казарм, тянущихся к западным воротам, они ходили в полный рост и лишь вокруг их казармы прятались в укрытиях.