— Хорошо, — кивает ТТ. — Отложим вопрос экзекуции на потом. К нему всегда можно будет вернуться. Зачем ты пришел?

— Просто пришел посмотреть, как ты, как у тебя дела, поговорить о том, о сем…

— А нельзя ли без этого паясничания? — прерывает меня Табаков. — Как я, как у меня дела — вряд ли тебя волнует. Переходи сразу к делу — кто тебя послал и с какой целью?

— Вот это мужской разговор, — киваю с уважительным видом. — Я тоже против хождений вокруг да около; кто же не знает, что время — деньги; но как раз те, кто меня послал, велели мне быть поделикатнее, действовать, если можно так выразиться, в шелковых перчатках. Вот я и начал несколько абстрактно.

— Сказка о шелковых перчатках звучит прямо-таки трогательно, — кивает в свою очередь Табаков. — Чудная идея, вот только прибегли вы к ней поздновато. Не знаю, Эмиль, в курсе ли ты, но до тебя у меня перебывало немало твоих коллег, и все они были экипированы не шелковыми, а боксерскими перчатками.

— Не понимаю, о чем ты.

— Значит, решили не обременять тебя лишней информацией. Я мог бы ее восполнить, но в данный момент мне недосуг.

— На что ты намекаешь, говоря о боксерских перчатках?

— Намекаю? Засветить бы тебе хук, а потом спросить, считаешь ли ты это намеком.

Он смотрит на меня, желая убедиться, что я не прикидываюсь дурачком, потом протягивает руку к коробке с сигарами, достает одну и держит ее как указку, показывая на коробку, как на какое-то наглядное пособие. Вот только слова, которые он при этом произносит, к теме сигар никак не относятся:

— Я битый. Возможно ли назвать такую пакость, которую не подстроили мне твои дружки? Не говоря уже о том, что вынудили покинуть страну. Я не жалуюсь: нет худа без добра. Но они и на этом не успокоились. Сколько могли сорвать сделок — сорвали. Сколько можно было сочинить клеветы — сочинили. Писали доносы местным властям. Пытались экстрадировать в связи с якобы совершенными мною преступлениями. Сожгли одну машину. Взорвали другую. Еще и года не прошло, как в меня стреляли.

— Не может быть!

— А почему я, по-твоему, скрываюсь? Думаешь, боюсь простудиться?

— Хорошее убежище ты себе устроил, — замечаю, чтобы переключить его на другую тему.

— Вряд ли такое уж хорошее, раз ты сумел меня обнаружить.

И чтобы я не слишком возгордился, спешит добавить:

— Хотя вряд ли ты нашел бы меня, не позволь я тебе этого сделать. Или ты думаешь, я не заметил, как ты тут рыщешь?

— Ладно, Траян. Согласен. Не понимаю только, зачем ты в таком случае решил показаться.

— Да потому что мне осточертело прятаться от всяких идиотов.

— Ну и?..

— И я решил изменить тактику.

Он встает и берет со стола коробку с сигарами:

— Перейдем в другое место.

Чтобы перейти в «другое место», мы пересекаем три комнаты, обставленные с той изысканной роскошью, оценить которую способны лишь ценители антикварной мебели, персидских ковров, лиможского фарфора и венецианского хрусталя. Комната, в которой мы устраиваемся, — кабинет. Обстановка тут почти такая же, с той лишь разницей, что письменный стол здесь громаден, и еще более громаден книжный шкаф, занимающий всю стену и заставленный книгами в старинных кожаных переплетах.

— Я вижу, ты по-прежнему любишь литературу, — замечаю из вежливости.

— Эти книги не для чтения, а для интерьера, — уточняет ТТ.

— Ты что, не мог приобрести что-нибудь посовременнее, что обложился таким старьем?

— Хватит плоских шуточек.