Застаю Петко, сидящего за угловым столиком, как раз в тот момент, когда он пробует вышеупомянутое лакомство, запивая его ароматным капучино. Знаю, что испорчу ему аппетит, но обстоятельства вынуждают меня присесть за его столик. При этом не упускаю случая пожелать ему приятного аппетита.

— Мерси, — отвечает он. — У меня такое чувство, что, куда не ткнись в Вене, всюду встретишь Эмиля Боева.

— Ты переоцениваешь мои возможности, однако не так уж далек от истины. Ты не избавишься от меня до тех пор, пока будешь юлить, умалчивая о главном.

— Что ты имеешь в виду?

— Наркотики.

— Шшш! — шипит он, чуть не подавившись.

— Нечего на меня шикать, говори лучше все, что тебе известно. И на сей раз без недомолвок — все как есть.

Когда нужно, я умею сделать выражение своего лица по-настоящему угрожающим, а в этот момент оно у меня просто леденящее душу. Петко знает меня много лет, и ему известно, что это выражение означает. Поэтому, забыв о божественном торте, он приступает к исполнению второй части своей «Неоконченной симфонии».

Задание, с которым Манасиев послал его сюда и которое Петко пытается представить второстепенным, — на самом деле основное: дискредитировать Табакова, подсунув ему изрядное количество наркотика и выставив наркоторговцем. Операция, в основном, должна быть осуществлена неким Сарафом из Цюриха и его подручным Бобби. Характер действий будет зависеть от конкретной ситуации, но главное — скомпрометировать Табакова в глазах местных властей.

— И в чем смысл этого бредового плана? — спрашиваю. — Что получит Манасиев, подмочив репутацию Табакова?

— Может, и ничего, но это его последняя возможность. Уже ясно, что добровольно ТТ не отдаст ни доллара. Вместе с тем существует реальная опасность, что в конфликт вмешается какая-нибудь неконтролируемая сила. Поэтому, по мысли полковника, единственный оставшийся шанс в том, чтобы испортить репутацию Табакова в глазах австрийских властей и тем самым склонить их к его передаче нашему правосудию.

— «Неконтролируемая сила»… Угадываю в этой фразе пафосный стиль Манасиева. Как ты считаешь, что он имеет в виду?

— Откуда мне знать.

— Ладно, оставим это. Где наркотик?

— Какой наркотик?

— Не строй из себя идиота. Тот самый, который намерены использовать для компромата.

— Откуда мне знать.

— Где вы его спрятали?

— Откуда мне знать.

— Если ты еще раз повторишь эту фразу, клянусь, я разобью этот стул о твою голову.

Он со страхом смотрит на меня и, убедившись, что я не шучу, бурчит:

— Его привезут завтра.

— Когда и где его тебе передадут?

Он собирается, видно, спросить: «Почему — мне?», однако встречает мой тяжелый взгляд и говорит:

— Завтра, в девять… Позади здания Художественно-исторического музея.

— И куда ты его хочешь подсунуть мне — в машину или в дом, не смущаясь подвергать опасности несчастную женщину?

— Да погоди ты, Эмиль, почему — тебе… почему я…

— Так положено. Сказано ведь: сделавшему тебе большое добро, отплати еще большим злом.

Когда-то он считался железным человеком, человеком без нервов. Однако сказывается возраст. В его глазах появляются слезы. Он пытается схватить меня за руку, но я отдергиваю ее, и он, запинаясь, бормочет вполголоса что-то в том смысле, что да, может, эти типы и вправду рассчитывают использовать его против меня, но разве могу я поверить в то, что он согласился стать моим палачом намеренно — он, который всегда помнит, что обязан мне жизнью, он, который… и так далее и тому подобное.