Занавесками-то хоть отгородила?
— Отгородила! — буркнула Василиса и поднялась на ноги. — Говори, что надо? Я ведь из понятливых…
— Не торопись, — Тартищев загнул еще один палец, — скажи, когда постельное белье последний раз меняла? Или, как всегда, простынку перевернули, и айда по новой? По правилам барышне обмыться надо после каждого употребления и белье поменять, или впервые от меня слышишь про такое?
— Если б все по правилам исполнять, я б за вход не полтинник брала, а целковый, — огрызнулась Василиса и, вытащив откуда-то из-под юбок длинную папироску, закурила ее, притулившись к ширме.
— Правильно, потому все лохмотники на твой фонарь и слетаются, — сказал устало Тартищев. — Девки твои румянятся и белятся на два пальца толщиной, вместо того чтобы лишний раз известные места обмыть.
А ведь это тоже повод, чтобы штраф на тебя наложить приличный, а то и билет отобрать, чтоб другим неповадно было правила нарушать!
— А ты по околотку пройдись, Федор Михайлович, посмотри, кто этих правил не нарушает? Жизнь-то нонче дорогая, а девок кормить надо, и в отрепье их не оденешь, и клиенту пива да водки надо выставить…
— Ладно, заприбеднялась, — махнул рукой Тартищев, — неси сюда медицинские билеты, посмотрю, когда барышни твои последний раз у врача проверялись… Надеюсь, малолеток среди них не наблюдается?
Василиса ушла за ширму, но вернулась не с билетами, а со штофом вина и молча поставила его на стол.
Тартищев, прищурившись, окинул его взглядом и крякнул. Василиса задрала юбку, обнажив костлявую ногу в вязаном чулке, и достала кошелек. Аккуратно положила его на стол перед Тартищевым.
— Возьмите, Федор Михайлович, жертвую на богадельню. Передайте батюшке, что от чистого сердца…
— На богадельню сама передашь. — Тартищев взял кошелек и опустил его во внутренний карман шинели. — Это на другое пригодится.
Алексей опешил. На его глазах начальник сыскного отделения без явных угрызений совести положил себе в карман взятку и даже не покраснел при этом. Зато сам он едва сдержался от негодования. Но все-таки решил высказаться после, когда спектакль наконец закончится.
Тартищев достал носовой платок и, сняв фуражку, тщательно протер голову и лицо. Потом так же неторопливо вернул платок в карман и строго посмотрел на Василису.
— А теперь рассказывай, куда Мозалевского подевала?
— Моза… — поперхнулась Василиса. — Кого?
Отродясь про такого не слыхала!
— Не врать! — прикрикнул на нее Тартищев и для острастки стукнул кулаком по спинке дивана. — Он же сюда прибежал, когда мы его спугнули!
Василиса недоуменно пожала плечами:
— Не пойму, о чем говорите, Федор Михайлович?
И Алексей понял, что на этот раз она не обманывает. Действительно не понимает, о ком идет речь.
Тартищев это тоже понял и уточнил:
— Кого сегодня Крапива с Червивым замастырили? В шляпе и с тросточкой?
— Ах, этого! — обрадовалась Василиса. — Так вы ж его знаете! — Копченый это, Фаддейка, вражий потрох! Финажки лишние появились, так он решил погусарить. Чепчик приобрел, коньки новые… Да за вечер все и продул. Я его по старой памяти к Ляльке привела. Потом расплатится, когда опять разбогатеет!
Он и сейчас там, в нумере. Дрыхнет, наверное, пока у Ляльки клиентов нету…
Через десять минут, удостоверившись в том, что в номере у Ляльки действительно отсыпается мелкий ширмач и бывший форточник Фаддейка Копченый, Тартищев и Алексей покинули заведение Василисы. |