Со своей стороны, Корипп как будто сожалел, что кровавая бойня не достигла больших масштабов.

– Некоторые из них будут умирать долго, – крикнул он в сторону Аргироса с нескрываемым наслаждением.

Взгляд Кориппа сейчас не казался холодным.

«Он такой же дикарь, как и киргизы, – подумал Аргирос, – единственная разница – в выборе хозяев».

Из Кориппа вышел бы страшный враг, и магистр радовался, что он с ним сражался на одной стороне.

Эта мысль заставила Василия вновь обратить внимание на стоявшую рядом женщину. Мирран, должно быть, обладала способностью проникать в его мозг.

– Теперь, когда с ними покончено, как ты собираешься поступить со мной?

Ее интонация изменилась. И это было связано не только с волнением о собственной судьбе. Она уже несколько минут рассматривала последствия взрыва, а длительное созерцание такого зрелища могло отрезвить любого, кто не обладал черствой душой Кориппа.

Магистр так долго не отвечал, что Мирран глянула на него в сомнении, расслышал ли он ее вопрос. Она сжала губы, когда поняла, что он слышал.

– Если ты намерен убить меня, убей сразу – не отдавай на забаву твоим солдатам. Если бы мы, пленник и хозяин положения, поменялись местами, я бы сделала для тебя то же самое. – Каким-то образом ей удалось даже издать короткий смешок. – Мне претит просить пощады, крича во всю мощь, но у меня звенит в ушах, ничего не могу поделать.

– Конечно. Я верю, что ты бы убила меня сразу, – задумчиво произнес Аргирос, хотя он знал, что свирепостью палачей царя царей пугали детей по всей империи.

Магистр опять умолк. Он думал о том, что делать с Мирран, с самого отъезда из Дарьяла, но так и не нашел окончательного ответа. Теперь, под ее пристальным взглядом, надо было отвечать. Наконец скорее для себя самого, чем для нее, он сказал:

– Я думаю, что возьму тебя с собой в Константинополь.

– Как хочешь.

Мирран всячески старалась придать своему голосу безразличный тон. Но ее лицо побледнело под загаром: изобретательностью палачей императора пугали детей по всей Персии.

– Думаю, ты меня неправильно поняла.

Как и Мирран, Аргиросу казалось непривычным разговаривать, до предела напрягая легкие, но выбора не было. Он развел руками и спросил:

– Если бы здесь были не мои, а твои помощники, ты позволила бы мне вернуться в столицу?

– Нет, – без обиняков ответила Мирран; она оставалась профессионалом.

Магистр и не ожидал от нее иного.

– Тогда ты понимаешь мои затруднения.

Она кивнула не раздумывая. Как однажды сказала Мирран, они оба говорили на одном языке, хотя Аргирос пользовался греческим, а Мирран – персидским. Отчасти это толкнуло его продолжить:

– Я не собирался сажать тебя за решетку в застенках Претория или отправлять в Кинегий. – Так назывался амфитеатр в северо-восточной части Константинополя, где трудились имперские палачи. – Я говорил лишь о том, что ты должна отправиться со мной в столицу.

– Правда? – Мирран подняла бровь с утонченной персидской ироничностью, способной смутить даже искушенного римлянина. – Конечно, ты уверен, что я скажу «да»: если по необходимости я спала с тобой в Дарасе, думаю, я смогу и еще, если нужно. Но каким образом ты собираешься удержать меня в Константинополе? Там я уже удрала от тебя однажды, как помнишь, экспромтом. Или ты вообразил, что у меня не выйдет повторить это снова, если будет время на подготовку?

Аргирос нахмурился; пожалуй, тут обнаруживалось больше профессионализма, чем бы ему хотелось.