Глава первая

Апрельские утренники

Итак, события оправдывали ожидания Сондерса. Горизонт Томпсона заволакивался, и уже начинались апрельские утренники, просвет которых едкий пророк заметил еще на небосклоне Орты. Повторится ли впредь спор вроде того, что Томпсон поддерживал с большинством своих пассажиров? Будущее покажет это, но уже ясно, что между главным администратором и управляемыми что-то оборвалось.

Сон, говорят, может заменить для голодного желудка обед, но он не в состоянии был вернуть хорошее настроение раздраженным туристам. И утром 2 июня спардек полон был недовольными лицами.

Счастье Томпсона, что гнев их отвлекли вчерашние события. Единственный предмет разговора, захватывавший внимание всех, смягчил первые схватки, которые без того были бы очень бурны.

Пассажиры единодушно жалели, что миссис Линдсей подверглась такой опасности, и особенно превозносили геройство Робера Моргана. Для товарищей по путешествию, уже достаточно расположенных к нему вследствие корректности его манер, а также, надо сознаться, вранья Томпсона, он становился важной особой, и ему готовился лестный прием в момент появления его на палубе.

Но, несомненно утомленный вчерашним волнением и физическим напряжением, пострадавший в борьбе с бешеным потоком, Робер все утро не выходил из своей каюты и не давал поклонникам случая выразить вполне законный энтузиазм.

Тогда они набросились на свидетелей драмы. Сондерс, Хамильтон, Блокхед должны были представить многочисленные версии драматического приключения.

Однако нет такого сюжета, который нельзя было бы исчерпать, и настоящий сюжет тоже истощился. Когда все подробности были рассказаны и повторены, когда Рожер передал, что соотечественник его страдает лишь от чрезмерной усталости и что он, вероятно, встанет после полудня, все перестали заниматься Алисой и Робером и отдались своим личным заботам. Тогда они порядком отделали Томпсона. Если бы неприятные слова можно было взвесить, то Томпсон, несомненно, был бы задавлен их тяжестью. Разбившись на группы, жертвы агентства излили свою желчь в бранчливых разговорах. Весь длинный список жалоб снова огласился. Ни одна не была забыта, в этом отношении можно было положиться на Хамильтона и Сондерса.

Однако, несмотря на усилия этих двух провокаторов, дурное настроение оставалось платоническим. Никому не приходило в голову представить жалобу Томпсону. К чему? Ведь он, даже если бы хотел, не мог бы ничего изменить в прошлом. Раз они имели глупость поверить обещаниям агентства, оставалось подчиниться последствиям этого до конца, впрочем близкого, путешествия, последняя треть которого, конечно, будет не лучше первых двух.

Пока эта треть начиналась плохо. Только покинули Мадейру, как новая неприятность подвергла испытанию терпение пассажиров. «Симью» не плыл. Не нужно было быть моряком, чтобы заметить невероятное уменьшение его скорости. Куда девались двенадцать узлов? Теперь едва делали пять миль! Рыболовный пароход мог с успехом подать им буксир.

Что касается причины этого крайнего замедления, то ее легко было угадать по шуму машины, которая стонала, задыхалась, жалобно постукивала среди свиста паров, вырывавшихся через смычки.

Таким ходом понадобилось бы сорок восемь часов, чтобы прибыть на Канарские острова, – это понятно было всякому. Но что же делать! Очевидно, ничего, как заявил капитан Пип Томпсону, огорченному опозданием, очень невыгодным для его интересов.

Эту неприятность перенесли молча. Понимая бесполезность гнева, отделывались грустью. Утомление заменило на лицах всякое угрожающее выражение.

Это спокойствие должно было быть очень глубоким, если пассажиры не оставляли его за все время завтрака, состоявшегося в обычный час. Однако Господь свидетель, что этот завтрак мот подать повод к самым законным жалобам!

Надо полагать, что Томпсон хотел восстановить бюджетное равновесие, жестоко нарушенное последовательными запозданиями, ибо забота о сбережениях отражалась на пище.