— А если исцелить не получится? — спросил Петр. — Я ведь мертвых воскрешать даже не пробовал.

— Он не умрет, — сказал я. — Он просто не сможет двигаться. Я не нашел здесь компонентов для состава, снимающего боль, поэтому на вид Джош будет совсем как мертвый, но почувствует все. Я знаю, каково это, я сам так несколько недель провел. Петр, тебе придется исцелять только раны от бича и гвоздей, но они вряд ли смертельные. Как уйдем подальше от римлян, я дам ему противоядие. Мэгги, когда его тебе выдадут, сразу же закрой ему глаза, если они будут открыты, а то пересохнут.

— Я не смогу на это глядеть, — сказала Мэгги. — Я не смогу видеть, как они его прибивают к этому кресту.

— Тебе и не придется. Жди у гробницы. Когда настанет время, я за тобой кого-нибудь пришлю.

— А получится? — спросил Андрей. — Ты вернешь его нам, Шмяк?

— Ниоткуда я его не верну. Он не умрет, просто ему будет очень больно.

— Пора двигаться. — Иосиф посмотрел на небо через окно. — Его выведут в полдень.

У стены возле дворцовых ворот три тяжелые крестовины ждали своих жертв. В полдень вместе с двумя разбойниками, также приговоренными к смерти, вывели Джошуа. Крестовины взвалили им на плечи. Из ран на голове и лице Джоша текла кровь, и хотя он все еще был облачен в багряную тогу, навязанную ему Иродом, я видел, как по ногам его после бичевания тоже струится кровь. Джош по-прежнему казался в трансе, но сомнений не оставалось — боль он чувствовал. Толпа сомкнулась вокруг — выкрикивала оскорбления и плевалась, но я заметил и другое: стоило Джошу споткнуться, кто-нибудь бросался его поддержать. Учеников в толпе хватало — они просто боялись показываться.

Время от времени я окидывал взглядом сборище и ловил встречные взгляды апостолов. В глазах у всех застыли слезы, на лицах — мука и ярость. Я сдерживался, как мог, чтобы не броситься на солдат, не выхватить меч, не покрошить всех в капусту. Испугавшись собственной ярости, я отстал от толпы и поравнялся с Симоном.

— Я тоже не могу, — сказал я. — Смотреть, как они его на крест поднимают.

— Придется, — отозвался зилот.

— Нет. Иди ты, Симон. Пусть он увидит твое лицо. Пусть знает, что ты пришел. Я подойду, когда поставят крест.

Я вообще не могу наблюдать распятия — даже если казнят незнакомых людей. И уж точно не выдержу, когда это сделают с моим лучшим другом. Я не справлюсь с собой, на кого-нибудь кинусь, и нам обоим придет конец. А Симон — солдат, хоть и тайный. У него есть навык. Перед глазами встала кошмарная сцена у храма Кали.

— Симон, скажи ему два слова: внимательное дыхание. И что я просил передать: холода не бывает.

— Какого холода?

— Он знает. И, если вспомнит, сможет отключить боль. Он научился на Востоке.

— Передам.

Сам бы я не смог — я бы себя выдал.

Со стен города я наблюдал, как Джошуа вели к дороге, что бежала вдоль холма под названием Голгофа, — в тысяче ярдов за воротами Генаф. Потом отвернулся. Даже с тысячи ярдов я услышал, как страшно он закричал, когда начали вгонять гвозди.

— Игра, — сказал я, подойдя к солдатам и подбрасывая две кости. — Простая игра. — Тунику и дорогой пояс я позаимствовал у Иосифа Аримафейского. Еще он дал мне кошель, и теперь я поднял его повыше и позвенел монетами у солдат перед носом. — Сыграем, легионер?

Один римлянин заржал:

— И где нам, по-твоему, денег взять?

— А вон на ту одежду, что под крестом лежит.