— Похороны в Яфии, — быстро сказал я. Мои глаза просто прилипли к короткому мечу с осиной талией, что висел на поясе центуриона.

— Не-ет, — протянул центурион, как бы шаря в памяти. — Не в Яфии. Я видел это лицо на картинке.

— Не может быть, — сказал отец. — Нам вера запрещает изображать человеческие формы.

Юстус сердито посмотрел на него:

— Я знаком с примитивными поверьями твоего народа, Алфей. Но парнишка мне все равно известен.

Джошуа, задрав голову, с непроницаемым выражением таращился на центуриона.

— Так тебе, значит, рабов жалко, малец? Ты бы освободил их, если б смог?

Джош кивнул:

— Освободил бы. Дух человека должен принадлежать человеку, чтобы его можно было посвятить Господу.

— Знаешь, лет восемьдесят назад был один раб, и он говорил примерно то же самое. Собрал против Рима войско рабов, разбил две наши армии, захватил все территории к югу от столицы. Эту историю теперь должен знать каждый римский солдат.

— Почему? И что было дальше? — спросил я.

— Мы его распяли, — ответил Юстус. — У дороги. И тело его расклевали вороны. А урок, который мы все должны запомнить, — никто не смеет подняться против Рима. И тебе этот урок следует выучить, мальчик. Вместе с ремеслом каменотеса.

Тут к нам подошел еще один римский солдат — простой легионер, без плаща и красного гребня на шлеме. Юстусу он сказал что-то на латыни, посмотрел на Джошуа и замолчал. А потом сказал — по-арамейски, хоть и с сильным акцентом:

— Эй, а я ж этого парнишку на хлебе как-то видал.

— Это не он, — ответил я.

— В самом деле? А как похож.

— Не-а, на хлебе другой парнишка был.

— Это был я, — сказал Джошуа.

Я влепил ему запястьем прямо в лоб, и он брякнулся оземь.

— Не, не он. Этот ненормальный. Извини. Солдат покачал головой и поспешил вслед за командиром.

Я протянул Джошу руку и помог подняться.

— Тебе еще придется научиться врать.

— Правда? Но я чувствую, что я здесь для того, чтобы глаголить истину.

— Ну еще бы. Только не сейчас.

— «Оглядись, ты видишь вокруг деревья? — дразнился Джошуа. — Камни, Джош, камни».

— Трудно лишь потому, что мы толком не понимаем, что делаем. Потом станет легче.

Джошуа посмотрел на моего отца: голый по пояс, тот обтесывал камень величиной с целого осла. Дюжина рабов ждала, когда глыбу можно будет поднять на место. Отец был весь в серой пыли, а между напряженными мышцами по спине и рукам текли темные ручьи пота.

— Алфей, — окликнул его Джошуа, — а когда мы научимся, работать станет проще?

— Легкие забиваются каменной пылью, глаза начинает резать от солнца и крошки из-под зубила. Все силы и саму кровь свою вкладываешь в каменные постройки для римлян, а они отбирают твои заработанные деньги как налоги, чтобы кормить своих солдат, которые приколачивают к крестам твоих собратьев, поскольку те хотят быть свободными. Ты срываешь себе спину, кости скрипят, жена пилит, дети разевают голодные рты, будто птенцы в гнезде. Каждую ночь падаешь без сил в постель, усталый и избитый, молишь Господа, чтобы послал тебе ангела смерти и тот забрал бы тебя во сне, чтоб тебе не пришлось встречать новое утро. Но есть и свои минусы.

— Спасибо, — ответил Джошуа и посмотрел на меня, вопросительно воздев бровь.

— А мне, к примеру, нравится. Я готов камней потесать. Посторонись, Джош, у меня аж зубило горит. Перед нами вся жизнь разлеглась нескончаемым базаром, и я жду не дождусь, когда смогу вкусить всех сластей, что она сует нам прямо в рот.