— У меня есть книга про животных, я пришлю ее тебе, когда вернусь домой.

— А там есть картинки?

— Конечно, есть.

— Но сюда ее посылать не надо, меня здесь не будет.

Он сказал это равнодушным тоном. Ксавье спросил его: разве ему не нравится в Ларжюзоне? Ребенок, казалось, не понял вопроса. На тростник рядом с ним села стрекоза с голубовато-лиловыми крыльями. Он поднес к ней руку и внезапно, резким движением, схватил ее за трепещущие крылья большим и указательным пальцами, крикнул: «Поймал», — а потом стал щекотать травинкой тельце стрекозы.

— У нее щипчики в конце хвоста. Но меня ты не ущипнешь, стрекозища!

— А там, куда ты поедешь, тоже будут животные? Ты будешь жить в деревне?

Мальчик ответил, что не знает, ни на секунду не отрывая при этом взгляда от насекомого, которое дергало ножками и извивалось всем своим длинным кольчатым тельцем.

— А почему ты не останешься здесь?

Мальчик разжал пальцы: стрекоза улетела не сразу. Он сказал:

— Ее свела судорога.

Но Ксавье не отступал, он в первый раз назвал его по имени:

— Ролан, скажи, почему ты не останешься здесь?

Он пожал плечами:

— Я им осточертел.

В его интонации не было ни печали, ни обиды, ни сожаления. Он просто констатировал, что в Ларжюзоне он всем надоел.

— Но ведь мадемуазель Доминика тебя любит?

Он впервые поднял глаза на Ксавье:

— Ее здесь тоже не будет. — И добавил: — А то бы я... — но оборвал фразу на полуслове.

Ксавье пытался вытянуть из него:

— А то бы... что? — Но тщетно. Мальчик не отвечал. Он снова сел на корточки, отвернувшись от Ксавье, который продолжал его расспрашивать:

— Она добрая, мадемуазель Доминика?

— Ей надо было вернуться в школу второго октября, — сказал мальчик, — но ей дали отпуск из-за плеврита...

— У нее плеврит?

В этот момент Мишель, уставшая ждать Ксавье на аллее, подошла к ним и спросила, смеясь:

— Вы бросили меня ради этого малыша? Вы, видно, любите детей, но, предупреждаю вас, от этого мальчишки толку не будет. Я сделала все, что могла...

Понизив голос, он сказал с возмущением, что нехорошо так говорить при ребенке. Она не рассердилась.

— Уверяю вас, он ничего не понимает. Промочишь ноги, так тебе и надо! — добавила она, повернувшись к мальчику. — У тебя ведь нет других ботинок.

У Ролана изменилось выражение лица, оно тут же стало упрямым и замкнутым. Словно насекомое, которое притворяется мертвым. Он снова подошел к ручью и сел на корточки.

— Я обожаю детей, — сказала Мишель, — но Ролан лишен всякого обаяния, уверяю вас, он совсем неинтересен.

Они вернулись на аллею. Помолчав, Ксавье сказал:

— А вот мне он интересен.

— Но я прождала вас все утро не для того, чтобы говорить о нем. Так как же: уезжаете вы или остаетесь?

Она остановилась посредине аллеи и, наклонившись к Ксавье, стала пристально разглядывать его, словно хотела вынуть у него соринку из глаза. А он увидел, что на ноздре у нее какая-то черная точка, что в уголках губ прорезались морщинки, а на чересчур полной шее остался красный след от прыща.

— Это вам решать, а не мне, я в вашем доме, мадам. Если вы пожелаете, я сегодня же уеду.

— О нет, — возразила она, — это не в традициях Ларжюзона. Мы все же более гостеприимны.

Она засмеялась, и он увидел у нее во рту матовый, почти синий зуб.

Он молчал. Он шагал рядом с ней, но уж лучше бы он совсем ушел. Она вдруг воскликнула:

— Да, я была не права! Я была не права...

Ксавье, казалось, проснулся и поглядел на нее.

— Я не должна была так говорить при мальчике.