Он спросил:

— Это правда? Нет, не может быть!

— Вы не верите, что я счастлива с вами?

Доминика поглядела на него, и он понял, что она едва сдерживает слезы.

— Он сейчас вернется... — прошептала она.

Ксавье подумал, что она чего-то ждет от него... Хорошо бы обнять ее за плечи... Ведь он уже коснулся ее ноги чуть выше щиколотки... Какая у нее тоненькая рука! Он прикоснулся к ней губами и сказал:

— Ваша рука тоже озябла... — Наконец он привлек ее к себе, всем своим существом стремясь к этому счастью, в котором не было зла.

И тут они услышали, что у них за спиной всхлипывает Ролан. Они отодвинулись друг от друга.

— Что с тобой? У Доминики разболелась голова, и она оперлась о мое плечо. Надеюсь, ты не из-за этого плачешь, дурачок?

Мальчишка так разрыдался, что не мог говорить. Доминика поправила волосы и спросила рассеянно:

— Ты не нашел инструментов? Не знаешь, где они?

— Нет, мадам Пиан послала меня за вами... Вы уедете! Вы уедете! Она вас увозит. Она уже заказала по телефону такси...

Оба разом встали. Ролан обхватил руками ноги Доминики и все твердил сквозь слезы:

— Вы уедете, вы уедете!..

— Но почему? Откуда ты это взял?

— Они поссорились, они ругались.

Кроме слов «они ругались», от Ролана ничего добиться не удалось. Все втроем они пошли по мокрому лугу.

— Может, он чего-нибудь не понял? — прошептала Доминика. — Что могло случиться? Ничего, все уладится, в конце концов они всегда делают вид, что помирились.

Ксавье спросил:

— Вы думаете? — Они не смели взглянуть друг на друга.

VII

Жан выполнил просьбу Мишель и оставил дверь в маленькую гостиную приоткрытой. Увидев Мирбеля, мадам Пиан положила свои четки из крупных бусин, перемежающихся образками, на круглый столик; ей достаточно было беглого взгляда, чтобы понять, что Жан пришел ссориться с ней и время тянуть не намерен. Он сказал, что рад застать ее одну, поскольку «у него к ней просьба», и придвинул к себе стул.

— Если это в моих силах... — начала Бригитта сладким голосом.

— Речь идет о Ксавье Дартижелонге...

— Ах, вот как, о Ксавье Дартижелонге? — повторила старуха. Она была начеку.

Плацдарм, выбранный Мирбелем для боя, был ей знаком. Она повторила вполголоса:

— Бедный мальчик, да... да... — И вдруг произнесла решительным тоном: — Что ж, хочешь знать мое мнение? Я во многом пересмотрела свое отношение к нему. Он еще ребенок, которого надо бы снова взять в руки.

— Вот, вот, — сказал Мирбель, — именно это я и ожидал от вас услышать. На этот счет я и хотел вас предостеречь.

Она рассмеялась и приосанилась:

— Предостеречь меня? Меня?

— Учтите, мама, я буду решительно возражать, ежели вы попытаетесь, как только что выразились, «взять его в руки», начнете наставлять на путь истинный, говорить о призвании и вмешиваться в его внутреннюю жизнь. Я знаю, он бы от этого очень страдал.

Старуха и бровью не повела, лишь световые блики плясали в стеклах ее темных очков. Она прекрасно понимала, к чему он клонит. Мирбель не отступал:

— Ксавье — наш гость, не правда ли? И мы обязаны защитить Ксавье от всех посягательств на его свободу, даже если они продиктованы самыми лучшими намерениями, в чем, вы сами знаете, я не сомневаюсь.

Мирбель удивился, что Бригитта Пиан словно пропустила мимо ушей его атаку. И, сам того не замечая, все больше повышал тон:

— Ваше рвение ослепляет вас и толкает на опасный путь. Только вы одна не поняли, как неприлично было с вашей стороны говорить при всех о письме, которое вы получили от его идиотки матери, совершенно неспособной понять душевные движения такой исключительной натуры.