Он стрельнул в нее взглядом, неясным, быстрым, как сумеречная тень. Глаза Агнессы были широко открыты и казались большими; во всем ее облике сквозила детская беспомощность, сейчас она выглядела не женщиной девчонкой, совсем не понимающей жизнь.

— Да, — ответил он так, словно речь шла о вещах обыденных, — я хотел застрелиться. Из того самого револьвера, в котором кончились патроны.

— Но если бы… я ничего не узнала…— очень тихо проговорила Агнесса.

— Человек может знать некоторые вещи еще до того, как они случаются. Если захочешь, конечно…

Сильный упрек. Да, она могла бы предположить…

И все-таки после он попросил у нее помощи, именно у нее. Почему? Да потому же, почему она стала ухаживать за ним. Из-за этого, нетленного, неизбавимого…

— Куда ты собираешься уйти?

— Какое тебе дело, Агнесса! Все равно ты скоро уедешь…

Это прозвучало, как ей показалось, не утверждением, а полувопросом. Она хотела ответить «никуда я не уеду», но сказала только:

— Еще не скоро. Я не стану тебя задерживать, Джек; если хочешь — уезжай. Но лучше, наверное, завтра, а не сейчас — ночь глядя. И, потом, завтра я спрошу Стефани, не согласится ли она переселиться сюда, чтобы мне не быть одной.

— Ладно, подожду до утра.

Агнесса облегченно вздохнула, и это не укрылось от Джека. Она же в свою очередь заметила, что он вышел из своей мрачной апатии и снова следит за нею. Она почувствовала сомнение, сходное с угрызениями совести: нужно было его отпустить, пусть бы ушел сейчас. Но она ощутила и нечто другое, более сильное: невозможно отпустить его именно в этот вечер.

Агнесса глядела на Джека и думала: вот странно, вроде бы исполняется ее желание, этот человек готовится покинуть ее по доброй воле и навсегда, но она чувствует не радость и облегчение, а тяжесть и сожаление. И не хочет его отпускать.

Куда он пойдет? С его-то участью вечно бояться и убегать, видеть в кошмарных снах веревку с петлей на конце, слышать скрежет тюремных засовов!

— Послушай, Джек, я давно хотела спросить и не решалась: ты ведь многое перенес там… в тюрьме? Что… там было?

Агнесса думала, он ответит что-нибудь страшное, но Джек, немного поколебавшись, сказал:

— Вот уж о чем я меньше всего хотел бы с тобою говорить, Агнесса!

— Но, может быть, потом когда-нибудь…

— Возможно. Хотя не думаю, что мы еще увидимся.

— Хорошо, — прошептала она. Встала, глаза ее загорелись. — Джек! Даже если будет так, обещай мне, прошу тебя, что никогда не попытаешься лишить себя жизни! Это великий грех, а потом… — И закончила совсем тихо: — Мне этого не пережить.

Он засмеялся.

— Нет, Агнес, хватит! Я ничего больше обещать не буду: ни что не захочу покончить с собой, ни что не буду пить, грабить или убивать! Не буду обещать, не хочу! Твои-то обещания — где они?

У Агнессы перехватило дыхание. Она сжала руку в кулак так сильно, что ногти впились в ладонь, и ответила с вызывающей решимостью, обращенной, вероятно, к себе самой:

— Я выполню. Ты сможешь видеться с Джессикой, клянусь, я позволю. Даже помогу тебе подружиться с ней! Веришь мне?

— Верю, — ответил он осторожно, испытующе глядя на нее. Он явно еще чего-то ждал, каких-то слов — она это поняла.

— Я знаю, что еще должна сказать, — твердо произнесла она, глядя ему в глаза. Да, может, это единственное, что им осталось, а возможно, кроме этого и не было ничего. — Я всегда любила тебя. Были минуты, когда мне казалось, что почти тебя не люблю, почти, но не совсем, совсем никогда не бывало. Любовь сидела во мне точно так же, как в тебе, точно я однажды приняла яд и отравилась навечно.