Джек смотрел на нее теперь при свете всевидящего дня. Он вдруг обратил внимание, какие длинные у Агнессы волосы: если б она встала, концы их опустились бы, наверное, ниже талии, а раньше, помнится, достигали лишь середины спины. Вообще это была не совсем та Агнесса; ночь подарила ему другую женщину. Джек подумал о том, чего не мог знать наверняка: мужчина не меняется так, как женщина, особенно в любви. И все же… да, тогда в цветущем саду она сказала правду: во многом она прежняя Агнес, его Агнес. Теперь уже точно только его!

Он заговорил первым:

— Агнес, девочка моя… Я всегда знал и чувствовал: случится именно так. Ты будешь снова моей, снова со мной и теперь уже никогда меня не покинешь! Весь этот кошмар, который тянулся так долго, он ведь позади, верно?

Агнесса ничего не ответила, но он и не требовал ответа, сейчас ему с избытком хватало того, что он уже услышал и получил. В самом начале их досадно прервавшегося пути он относился к ее любви, как к случайно попавшему в руки хрупкому сосуду; во времена разлуки это были осколки, больно впившиеся в тело, а потом, после неожиданной встречи, они кое-как склеились. И вот теперь чувство Агнессы казалось ему вырвавшимся откуда-то потоком: в него можно погрузиться, но удержать немыслимо… И потому в этот миг он не хотел никаких обещаний, а только вновь и вновь повторял себе: он все это предвидел, потому и достало сил держаться до конца, до сладкого конца, открывавшего, как ему чудилось сейчас, путь в бесконечность.

Он потянулся к ней и обнял, шепча:

— Кожа у тебя такая же бархатная…

Покрывало сползло, и Агнесса внезапно увидела страшные отметины ударов на теле Джека, которые он никому старался не показывать; другим — из соображения безопасности, а Агнессе — что это был его позор, его клеймо, его боль; Джек подозревал, что она все же из тех женщин, которым свойственно желание гордиться мужчиной, если она ему принадлежит. Им гордиться было нельзя, это он чувствовал, но вот любить… Для любви, наверное, вообще нет ни границ, ни законов.

— О, Господи! Что это? — прошептала Агнесса, меняясь в лице и, отстранившись, прикрыла свое тело.

Лицо Джека помрачнело. Он приподнялся на локте, потом сел.

— Это ответ на твой вчерашний вопрос, Агнес. Тебе… неприятно?

— Нет! — Взяв себя в руки, она приблизилась к нему, встала на колени так, чтобы оказаться с ним лицом к лицу, и произнесла очень тихо; — Нет, Джекки, я тебе просто… сочувствую…

Он был благодарен ей за то, что она ведет себя так.

Он допускал упреки, обвинения и слезы, но не желал и боялся их. Он сжал запястья Агнессы так, что ей стало больно, и спросил — взгляд и голос его были одинаково неумолимо тверды:

— Агнес, теперь, после всего, что произошло между нами, мы можем наконец поговорить начистоту?

Агнесса смахнула прядь волос с заалевшего лица и, к удивлению Джека, ответила:

— Не хочу. И так, наверное, все ясно… Все равно ничего уже не изменить! — с тихой, но явной решимостью завершила она.

Но того вчерашнего уныло-растерянного, казавшегося заблудшим, потаенно молящим о чем-то, человека уже не было рядом. С несколько даже безжалостной настойчивостью он приподнял за подбородок ее лицо, не давая опустить взгляд, и произнес:

— Но… не может быть, чтобы ты не любила меня!

— Я ведь еще вчера сказала тебе, что люблю…— прошептала Агнесса.

Ее ярко-зеленые глаза уже не были так ясны и чисты, как раньше, и все-таки в отягощенном душевными переживаниями взгляде Джек разглядел нечто такое, что успокоило его.