— Он только притворяется, что любит тебя! — уже со слезами в голосе выкрикивал Селестен. — А на самом деле он даже не в состоянии произнести вслух эти слова! И меня он не любит! Если бы любил, разве бы стал издеваться над моей матерью! Ненавижу! — И почти бегом бросился к лестнице на второй этаж.

Я опять рванулась ему вслед, но муж не выпустил мою руку.

— Мне больно! — сдавленно прошептала я; почему-то мне отказал голос.

— Извини. Я не хотел. — Муж заглянул мне в глаза, но не отпустил. — Пожалуйста, успокойся.

Мы услышали, как наверху хлопнула дверь.

— Я должна поговорить с ним! Что он себе позволяет?! В нашем доме никогда не было ничего подобного!

— Лучше это сделать мне самому. Пожалуйста, я тебя очень прошу, успокойся. Нельзя волновать Жюльет.

— Да, да, конечно! — Я почувствовала, как всхлипываю и уже больше не могу сдерживать слезы. — Мишель… — Я зарылась лицом в рубашку у него на груди. — Что же это такое? Что происходит с нашим сыном?

— Ничего. Во-первых, возраст, а во-вторых — ревность.

— К кому? — Я подняла глаза и заглянула в лицо Мишеля. Его глаза и губы были близко-близко. Уголок губ слева чуть-чуть подрагивал.

— Интуитивная ревность на уровне подсознания.

— Но к кому? Понимаю, если бы к сестренке. Но к тебе, к родному отцу?

— А ты не допускаешь, что так, опосредованно, он ревнует меня?

Мне стало страшно. Не хватало еще, чтобы Мишель начал сейчас каяться передо мной в своих похождениях. После сцены, которую устроил мне сын, я не вынесу никаких исповедей.

— Ты рассуждаешь прямо как психоаналитик, — сказала я. — Опосредованно, интуитивно, на уровне подсознания!

— Да, Полин. Именно так. Я не имел права называть его сопляком.

Последняя фраза имела мало отношения к высказыванию про «опосредованную ревность», но, во всяком случае, не грозила никакой исповедью.

— И не нужно было давать ему вина, — добавила я.

— Да брось ты! Бокал шампанского такого качества не может повредить даже младенцу! Кстати, ты не допила. — Мишель протянул мне мой бокал.

— Ох, Мишель, как бы не навредить Жюльет, — засомневалась я. — Лучше пойди, посмотри, как там наш сын?

— Схожу, схожу. Только давай выпьем за… — Он задумчиво уставился на огоньки свечей, но я не торопила.

— За нас! — донесся сверху из темноты голос Селестена. Щелчок выключателя, и лестницу залил свет, а сын, перегнувшись через перила, виновато попросил: — Предки, не злитесь на меня, я вас люблю!

— Спускайся к нам, — сказал Мишель. — И тоже не обижайся, я сам не знаю, как из меня вырвалось это слово.

— Ну, пап! «Сопляк» — ерунда по сравнению с тем, что я тебе наговорил. Мам, давай включим нормальный свет. Ну их, эти свечи. Это, наверное, из-за мрака на меня такое нашло.

— Бывает, сынок, — согласился Мишель.

Я молча включила обе кухонные люстры и дополнительно — бра над барной стойкой. Канделябр сразу превратился в неуместную декорацию. Я решительно задула свечи.

— Нет, правда, пап. Точно — из-за темноты. — Селестен плюхнулся на стул и деловито начал намазывать паштетом кусок хлеба. — Я вошел в свою комнату, зажег свет и увидел в зеркале свое отражение.