Он вышел и захлопнул за собой дверь.

Гардения изумленно посмотрела ему вслед. Смысл его слов, звучавших, по ее мнению, как оскорбление, наконец дошел до нее. Она прижала руки к пылающим щекам. Как он посмел насмехаться над ней? Как он посмел глумиться над ее одеждой, над ее внешностью? Она чувствовала, что ненавидит его, этого английского аристократа со стоячим воротничком, с холодными манерами и цинично искривленным ртом. Какая дерзость — предположить, что ей будут не рады в доме ее тетушки или что она окажется недостаточно хороша для ее красивых друзей, которые производили такой шум наверху!

Но туг гнев испарился так же неожиданно, как и вспыхнул. Ну, конечно же, он был прав! Ее возмутила только его манера говорить. Ей показалось, что между ними происходила борьба: лорд Харткорт был твердо уверен, что она не должна видеться с тетушкой, она в той же степени была уверена, что должна. Если так — он выиграл, потому что он затронул самый волнующий для женщины вопрос — ее внешность.

Те же ужас и паника, которые она испытала, когда руки графа обхватили ее и она поняла, что его рот ищет ее губы, опять охватили все ее существо. Как он мог представить, что она всего лишь актриса мюзик-холла, которая приехала для того, чтобы развлекать гостей наверху? Что он там говорил о том, что она залезет в чемодан?..

Она заткнула пальцами уши, как бы стараясь спрятаться от звучавшего в ее голове голоса лорда Харткорта. Она так хотела забыть выражение его глаз. Но, если она не пойдет к тетушке, что же ей остается делать? Лорд Харткорт был прав! Ее появление наверху, в бальном зале, в дорожном платье произведет сенсацию, станет предметом сплетен и пересудов.

Возможно, Гардения была резка с лордом Харткортом, потому что ее обидело его отношение, но она поняла — теперь, когда он уже ушел, — что струсила, не решившись сделать все так, как намеревалась.

«Итак, единственное, в чем я уверена, — сказала она себе, стараясь рассуждать здраво, — я не могу больше оставаться в этой комнате».

Гардения раздумывала над тем, стоит ли пойти в холл и обратиться за помощью к мажордому, но потом вспомнила, что своим поношенным платьем уже вызвала у того презрение и удивление.

«Если бы у меня были деньги, — в отчаянии думала она. — Я бы могла дать ему чаевые. Это заставило бы его по крайней мере уважать меня».

Однако девушка понимала, что несколько франков, завалявшихся в ее кошельке, ничего не будут значить ни для мажордома, ни для другого напыщенного лакея в напудренном парике.

Она подошла к камину и позвонила. Шнур звонка представлял собой красивейшую узкую полоску гобелена. Он свешивался с карниза и был украшен золотой кисточкой. Гардения не смогла удержаться от мысли, что на те деньги, которые были потрачены на этот шнурок, она могла бы купить себе новое платье.

Некоторое время на звонок никто не появлялся, и Гардения стала раздумывать, не позвонить ли ей еще раз.

Наконец на ее вызов вошел лакей, тот самый лакей, подумала Гардения, который по приказанию лорда Харткорта принес ей поднос с едой. Мгновение Гардения колебалась, затем медленно на великолепном, почти классическом французском она произнесла:

— Попросите экономку прийти ко мне. Я не очень хорошо себя чувствую, чтобы присутствовать на приеме ее светлости, и мне бы хотелось, чтобы для меня наверху приготовили комнату.

Лакей поклонился.

— Я посмотрю, смогу ли отыскать экономку, мадемуазель, — ответил он.

Гардении пришлось ждать очень долго. Вскоре у девушки возникло предположение, что экономка уже отправилась спать, ее разбудили, и ей пришлось вновь одеваться.