Но ты правильно одеваешься. Я давно разработал четыре принципа, как должна одеваться женщина: первое — одежда должна быть яркой; второе одежда должна быть прозрачной; третье — одежда должна быть открытой; четвертое — одежда должна быть обтекаемой. Ты носишь очень правильную длину платья. У тебя едва закрыто колено. Сразу видно — стройные ноги.
— Ты любишь красивые женские ноги?
— Нет, я не ногист. И не рукист. Некоторые обожают женские руки. Я чистый красивист. Я обожаю и преклоняюсь перед женской красотой в целом. Женщина должна быть красивая вся. Есть еще мужчины, которые обожают женские фигуры. Эти мужчины называются фигуристами. Есть еще такие странные мужчины, которые обожают женские души. Еще Леонардо да Винчи установил, что для души просто нет места в теле человека, а есть еще эклектики — это мужчины, которым к красоте женщины нужна особая женская душа. Я думаю, что эти душисты и эклектики просто развозят замурение, оправдывая свою лень. Красивую девушку очень трудно найти. А осваивать еще труднее. Вот ты, Коруша, оказалась очень трудной, если бы не ценные теоретические консультации друзей, я бы не справился!
— Неужели ты консультировался?
— А как же, перед каждым свиданием. Ты как-то легко обходила все теоретические утверждения, но как я счастлив теперь. Даже когда меня не пустят в Париж читать лекции, я не расстроюсь, ведь у меня есть ты!
Чтобы избежать огласки нашего романа, я приходила к Дау сама. На крыльях пролетала парк химико-технологического института и, затаив дыхание, вступала на асфальтовую дорожку Физтеха, утопавшую в цветах. Он ждал меня у приоткрытой двери. Высокий, стройный, тонкий и очень нежный. Он сейчас же начинал поспешно раздевать меня. Я умоляла:
— Даунька, оставь хоть что-нибудь на мне!
— Нет, нет, ни за что! Ты так красива вся! Корочка, есть в Эрмитаже картина "Венера выходит из морской пены". Я ходил любоваться ею. А ты гораздо красивее ее. Если бы я мог, я бы издал закон: мужчина, оставляющий на своей возлюбленной какой-нибудь предмет туалета, подлежит расстрелу.
Я уходила на рассвете. Как-то мы проспали. Я вышла поздно. Выходя из низкой решетчатой калитки Физтеха, в парке наткнулась на своего сокурсника по университету. Он, видно, заметил меня еще на территории Физтеха и поджидал.
— Кора, здравствуй.
— Здравствуй, Володя.
— Тебя нигде не видно. Теперь я знаю, почему! Это он увел тебя с нашего вечера, и ты все время только с ним?
— Да, — ответила я, гордо подняв голову.
— Кора, только в следующий раз не надевай платье наизнанку.
Я посмотрела на себя — все швы наружу. Вспыхнула, но потом мы оба расхохотались веселым молодым смехом. Он сказал:
— Ты не смущайся. Все всё знают давно. Кора, имей в виду, тебе многие завидуют. Я лично завидую только ему.
Как быстро отлетели в вечность самые мои счастливые годы в Харькове, годы жгучего счастья и большой любви. Наступил 1937 год. Этот год многих зацепил. Ночной звонок телефона. Дау схватил трубку. Побледнел. Медленно опустился на постель: "Так, да, я дома". Ему сообщили сотрудники, что "черный ворон" увез Шубникова и Резенкевича.
— Дау, идем ко мне, пока поживешь у меня.
Дома у меня решили: днем я достаю ему билет на ночной поезд в Москву. В Москве начал работать институт Капицы. Петр Леонидович приглашал Дау работать у него.
Следующей ночью я одна провожала Дау в Москву. Расставались мы очень растерянные, очень расстроенные, очень подавленные. В нашу жизнь вторглось то, чего не должно было быть. |