Люба протянула ему руку. Любу начали знакомить и съ другими актерами-любителями, сидящими за столомъ. Тутъ была толстая дама, попыхивающая не менѣе толстой папироской-самокруткой въ янтарномъ мундштукѣ, говорящая басомъ и отрекомендовавшаяся комической старухой труппы. Дама была на самомъ дѣлѣ очень комична, начиная съ пестраго клѣтчатаго платья, въ которое она была одѣта и которое сидѣло на ней мѣшкомъ, и кончая громадной брошкой изъ перламутра съ изображеніемъ сердца, проткнутаго золотой стрѣлой. Подскочилъ маленькій бѣлокуренькій, подслѣповатый офицеръ съ бородкой и отрекомендовался режиссеромъ.

— Луковкинъ. Былъ-бы и актеромъ, ибо сцена для меня — все, но къ сожалѣнію, мундиръ заставляетъ быть подъ спудомъ и ограничиться только закулисною дѣятельностью, сказалъ онъ, поклонившись.

За офицеромъ поклонился молодой человѣкъ во фракѣ, съ длинными зачесанными назадъ волосами, брюнетъ, въ усахъ и бакенбардахъ. Хозяйка отрекомендовала его «первымъ любовникомъ».

— Помощникъ присяжнаго повѣреннаго Гуслинъ, томно прибавилъ онъ, улыбаясь и повелъ глазами.

Далѣе слѣдовалъ «комикъ»; толстенькій, коротенькій человѣкъ въ очкахъ и съ хрипоткой въ голосѣ. Во время рекомендаціи отъ него сильно пахнуло виномъ. Назвался онъ Конинымъ.

Далѣе слѣдовали ничѣмъ особенно не замѣчательныя личности — конторщики изъ банковыхъ и другихъ конторъ, все больше еще очень молодые люди. Кринкина посадила Любу рядомъ съ собой за столъ и шепнула про комика:

— Вотъ этотъ Конинъ сынъ богатаго отца купца, у нихъ ватная фабрика. Отъ театра онъ, можно сказать, совсѣмъ ополоумѣлъ и у всѣхъ парикмахеровъ заказываетъ себѣ комическіе парики. Париковъ у него цѣлая коллекція.

Люба ничего не отвѣтила.

На столѣ лежали пьесы, роли, стояли стаканы чаю, чернильница, колокольчикъ и письменныя принадлежности. Офицеръ предсѣдательствовалъ,

— Ну-съ, Михаилъ Иванычъ, продолжайте, обратилась къ нему Кринкина.

Тотъ позвонилъ въ колокольчикъ и началъ:

— И такъ пускаю на голоса. Одну большую пьесу ставить въ первый спектакль или нѣсколько маленькихъ?

— Нѣсколько маленькихъ. Нѣсколько маленькихъ, послышалось со всѣхъ сторонъ. — Одна большая пьеса, такъ инымъ можетъ и ролей не хватить, а играть хочется. И наконецъ, лучше-же показать всю труппу.

— Позвольте… но вѣдь и въ «Горе отъ ума» масса ролей! воскликнулъ Гуслинъ. — Поставимъ «Горе отъ ума» и дайте мнѣ сыграть Чацкаго.

— «Горе отъ ума», Аркадій Лукичъ, мы поставимъ въ одинъ изъ слѣдующихъ спектаклей, когда выяснятся способности актеровъ нашей труппы, возразилъ офицеръ. — У насъ много новыхъ любителей, съ дарованіями которыхъ мы еще незнакомы.

— Помилуйте… Я игралъ Чацкаго.

— Объ васъ мы не споримъ, но есть другіе. Вѣдь «Горе отъ ума» не «Помолвка въ Галерной Гавани».

— Пошлая пьеса. И наконецъ, заиграна до нельзя. Я стою за «Горе отъ ума».

— Кто еще за «Горе отъ ума»? Потрудитесь подать голоса.

— Пожалуй, я сыгралъ-бы князя Тугоуховскаго. У меня кстати и паричекъ есть, прохрипѣлъ Конинъ.

— Больше никого? спросилъ офицеръ. — Только два голоса. Вопросъ забаллотированъ. Будемъ ставить маленькія пьесы.

— Ежели водевили, то въ водевиляхъ я не играю., сказалъ Гуслинъ, поводя глазами.

— Хотите, мы вамъ поставимъ «Сцену у фонтана» Пушкина?

— Ну, что «Сцена у фонтана»! Надо чтобы Марина хорошая была.

— Марину я когда-то играла, начала хозяйка. — Конечно, я теперь ужъ немножко устарѣла, но если загримироваться…

— Играйте, играйте, Лариса Павловна.