— Не очень. Потому что эта женщина схватила такси и ехала за нами до самого загородного дома… Счастье, что Люсе запрещалось месяц выходить из дома: коже был необходим постоянный температурный режим… Тем более на улице начались дикие морозы…

Через несколько дней, впервые увидев Джой, я все поняла. Это за ней охотилась верная подруга Нины Николаевны Оболенской. Я попросила дядю Мишу узнать, где можно в Москве отыскать Марию Кохановскую, а Глеба — на время усилить охрану дома…

Но по адресу, который удалось отыскать, Мария Кохановская не появлялась.

Конечно, трудно было предположить, что она появится в храме на венчании. Но ей оказалось все равно — свадьба это будет, похороны или просто ненавистная Джой отправится в магазин за покупками… Кохановская твердо решила свести с ней счеты за смерть своей подруги и благодетельницы.

Когда я увидела ее в церкви, первой реакцией было кинуться к ней и наконец-то все объяснить. Но рваться из-под венца было бы чересчур экстравагантной выходкой, хотя в результате все именно так и произошло. Я попыталась мыслить логически. Мария Кохановская после смерти госпожи Баррент не покинула монастырской обители, несмотря на то что теперь с ее деньгами можно было устроиться и пороскошней. Значит, она — верующий человек и никогда не позволит себе предпринять что-либо под сводами православного храма. В этом я конечно же была права. И что угораздило Люсю передать венец, который она держала над моей головой, и направиться к выходу?

— Но я же не знала, что выступаю в роли Эсмеральды и хранима тобой, как Квазимодо, и сводами пусть не собора Парижской богоматери, но не менее надежной защитой, — улыбнулась Люся. — Я отправилась, чтобы напомнить сидящим в машине, чтобы они приготовились бросать вам под ноги цветы, когда вы пойдете с крыльца.

— Одним словом, — прервал Люсю Глеб, — я хочу поднять этот бокал за самую удивительную женщину, которую судьба милостиво позволила мне сегодня назвать своей женой. Я знаю, что наш совместный путь будут устилать не одни розы, но знаю еще одно: мы исповедуем одну и ту же веру… «Встать рано, помолиться Богу и работать…» И еще: когда я познакомился с ней, то осознал, какое мне дано свыше благо — дар писать музыку. Если мне не хватает слов, чтобы объясниться ей в любви, в моей душе начинают складываться мелодии, которых я никогда не сумел бы создать сам… Если позволишь, Алена, я скажу тебе сейчас то, что целый день переполняет мое сердце.

Глеб выпил до дна фужер шампанского, подошел к роялю, и из-под его рук полилась страстная, тревожная, грустная музыка.

Алена слушала, опустив голову и перебирая тонкими пальцами бахрому нарядной скатерти. Крупные тяжелые капли слез тугими шариками падали на край скатерти, тут же расплываясь и рисуя на льняной поверхности замысловатые узоры.

— Ах ты Егоза, Егоза, — услышала она над ухом взволнованный шепот Егорычева. — Жаль, что родители не дожили…

Резкий звонок в дверь прервал музыку.

Ольга пошла открывать, и все головы выжидающе повернулась ко входу.

Спустя несколько минут на пороге гостиной появилась невысокая худая женщина, закрывающая лицо огромным букетом белых роз.

Алена вскочила с места и, промокая салфеткой мокрые щеки, обняла женщину за плечи, взяла из ее рук букет.

Было трудно узнать в этой элегантно одетой даме недавнюю оборванную незнакомку, лежащую в сугробе на Большой Никитской.

Застенчиво улыбаясь, Мария Кохановская извлекла из сумочки маленькую бархатную коробочку и протянула ее Алене:

— Эта вещь принадлежала семье Оболенских, и Нина Николаевна перед смертью поручила мне найти ее сестру и передать ей это.