Спустя полчаса я сидела на крылечке с анестезиологом. Мы пили кофе и вяло перешучивались по привычке. Роддом закрывался почти всегда в очень удачное время — август-сентябрь — бархатный сезон. Ещё грело солнышко, но уже опадали жёлтые листья. Было красиво, устало и медленно.

— Слава богу, закрываемся. Месяц-полтора покоя, — расслабленно промяукала я, затягиваясь сигаретой.

— Ага, подзаколебало всё это уже…

Кокетничали, конечно, отчасти. Типичный кастовый снобизм. В хорошем, разумеется, смысле. Ну, сколько бы мы смогли там — снаружи — среди жёлтых листьев, тепла и романтической тоски. Без карусели рутинных дел, без тычков и пинков от начмеда на утренней врачебной конференции, без этого специфического больничного запаха. Без удивительной атмосферы единения хаоса и порядка. Радости и печали. Волнений и слёз… Короче, любили мы свою работу.

Рвите меня на части, злые гении. Но всё-таки оно есть — неизбывное таинство рождения, сколь банальным ни казался бы вам приход в этот мир. И есть великая честь — быть рядом в момент совершения этого таинства. Не потому, что, быть может, именно сейчас при тебе на свет выходит новый мессия или разгильдяй-петрушка. Барышня, способная разбивать сердца, или хулиган, который в очередной раз совершит революцию в физике или биологии. А может, убийца, маньяк? Обычный смертный? Кто знает, как на них влияем мы — те, кто рядом. Может, и никак… Скорее всего. Мы — каста наблюдателей. Наблюдателей таинства рождения. Вряд ли нам дано изменить ход истории, я больше чем уверена — он определён. Не нами и не сейчас. Мы встречаем, показываем, где встаёт солнце, отворачиваемся на секунду — и уже никого. Но след элементарной частицы остаётся в нас…

Всю эту благостную философскую ерунду я вливала в Серёжины уши. А он грелся на солнышке, скорее всего раздумывая, как бы на отложенные деньги свозить наконец жену и дочь куда-нибудь недорого, но прилично.

Но тут на крылечко вылетает санитарка.

— Юрьевна! Алексеич! Бегом! Леночка орёт! Что-то случилось во второй седьмой!

Боковое зрение на миг фиксирует оранжевый пожар листьев, слух — хлопок двери за спиной, десять секунд — и мы на месте.

Агония — не самое приятное зрелище. Агония молоденькой девчушки мучительна и не похожа на заслуженное увядание старости, где смерть не приговор, но лишь закономерный результат. Тело не хочет умирать никогда, как бы того ни желал сам человек и что бы он для этого ни делал.

Можно увидеть смерть жизни. А можно — смерть каждой секундочки из девятнадцати лет жизни этой девочки!

Творец вдыхает душу. Но дышать за нас не в силах. Поэтому, вдохнув, Он просто уходит играть в кости…

Это страшно — когда впервые. Да и позже невозможно привыкнуть. Приходится выставлять счётчик «ограничителя потерь», пользуясь терминологией старичка Карнеги.

«Привыкнуть»… Как легко писать спустя годы. Вы полагаете, врачи циничны? Врачи ранимы. Цинизм — это броня. Это щит. Если постоянно ходить под ледяным дождём — заболеешь и умрёшь или закалишься.