|
Я бы с удовольствием упала на пол, как этот фальшивый звук, но я уже лежу в кровати и больше не могу подняться. Я больше не выйду. Мой телефон я заблокировала, как знать, что бы я могла ещё учинить. Вдруг бы я решила вызвать неотложку и с улыбкой смущения виновато попросила о спасении, но теперь им уже не спасти меня. Мне легче умереть, чем выбиться из такта и выйти из ряда вон, чтобы сказать: да взгляните же вы на меня, вот она я, неужто мне нужно проглотить горящую лампочку, чтобы вы меня наконец заметили? Уж лучше я проглочу этот компонентный клей, который и через тридцать лет ещё можно будет обнаружить в моём костном мозге, если кому-нибудь взбредёт в голову через тридцать лет в нём ковыряться. Никто никогда не докапывался во мне до дна, которое, впрочем, не глубже ванночки для ног. Нет никого, кто бы открыл мне рот и удалил оттуда ядовитые штучки — необычный, но иногда применяемый способ оживления. Женщина. Она не похожа на труп, она похожа на спящую, я бы сказала, что это спящий труп, очень даже привлекательный после смерти, которая разглаживает всё; так высоко котироваться можно ещё только после смерти от кровопотери. Но тогда, пожалуй, становишься мертвенно-бледной или что-то в этом роде. Скоро минует фаза пробуждения, поскольку пробуждения больше нет. Так, теперь всё. Глаза больше не откроются, чтобы кто-нибудь посторонний не попытался по ним читать. Теперь вы понимаете, почему в мире сказок и сказаний долговременный сон персонажей так часто оказывается мудрёным, скрытым способом жизни — причина в видимости. У нас есть выбор: пасть смертью храбрых, упасть замертво, преставиться или умереть. Не тревожьтесь, она лишь спит, старая девочка, без поцелуя соизволения, но с заверенным волеизъявлением в конверте рядом с собой на подушке. Она хорошо держала свою собственность, эта маменькина дочка, и правильно делала, собственность теперь может уйти. Никто не станет ждать с часами в руках перед дверью, когда она придёт домой. Она бы и рада, по мне так и пусть, попасть в другие руки, потому что и собственности иногда хочется разнообразия. Вот по женщине проходит дрожь, я в последний раз окликаю её по имени, о, я только сейчас его вспомнила, а может, никогда и не знала, оно здесь где-нибудь стоит, а? — мне было только поручено ею написать всё это. Осторожно, сейчас придёт сон, будьте спокойны, слово всё ещё у меня, вот сон стучится в дверь, целеустремлённо проходит сразу к мозговому стволу, карабкается по нему вверх, чтобы сначала настроить на свой лад психологическую готовность. Приходит сладкий сон, входит прогулочным шагом. Все молчат, звенит звонок, начинается урок, кто хочет к доске? Никто? Ну, тогда пусть за меня говорит химия, а она говорит: депрессия дыхания до полной остановки, слабость кровообращения до полного отказа (понижение температуры и затухание работы почек до энурии, отсюда и имя Барбара-Энури). Ладно, пусть. Не наше дело заниматься пятнами на постели, запоздалым и невезучим брачным платьем, и символ «умирающее сердце» на ЭКГ будет сам по себе, а умершее сердце само по себе. Зависимости от медикаментов не зафиксировано, да в наши дни она была бы необычной, ведь эти средства тотально вышли из моды. Не может быть никакой причины, вынуждающей прописывать эти средства беременным, пожалуйста, и вы не делайте этого, если вы врач. Кто ж кого вынуждает. Даже юбку носить вместо брюк нельзя никого принудить. Женщина падает в ноги перед собой самой, но кровать ей этого не позволяет, да и платью положено падать лишь живописными складками. Останки оставят на кладбище, но лучшее, что в ней было, останется здесь, оно осязаемо, — это кирпич, стекло, бетон, сталь и гипс. Больше ничего. Смешно, что чирикают птички или что один подносит другого к устам, но тот по усам течёт, а в рот не попадает.
Несчастный случай. |
