Сознавая угрожающую ему опасность, Франциск II спешно установил конституционную монархию и объявил, что готов пойти на некоторые уступки, надеясь избежать худшего. Двадцать третьего августа 1860 года министр внутренних дел, его превосходительство Либорио Романо, явился на «Эмму» и начал переговоры с дерзким французом, которого считал посланцем Гарибальди. Речи Романо звучали вкрадчиво: он будет сражаться за конституционную монархию столько, сколько сможет, говорил министр, но, как только увидит, что все усилия бесполезны, перейдет на сторону Гарибальди и, если потребуется, призовет народ восстать против правителя, которого никто больше не хочет. Стремясь убедить Дюма в том, что руководствуется самыми лучшими намерениями, Романо предложил ему и его друзьям покровительство каморры – объединения неаполитанских злоумышленников, превратившегося при Франциске II в тайную полицию, которая, смотря по необходимости, облагала данью, грабила, терроризировала или защищала «честных граждан». Дюма поверил двусмысленным заверениям министра и пообещал дать ему убежище на борту «Эммы» в случае опасности. На следующий день Александр получил портрет Романо со следующими словами: «Напишите под этим портретом: портрет труса, если я не сдержу своих обещаний».

Впервые в жизни Дюма чувствовал, что напрямую прикоснулся к Истории. И как странно, что возможность воздействовать на ход событий, которой у него никогда не было во Франции, если не считать эпизодического участия в парижских беспорядках в 1830 и 1848 годах, внезапно появилась у него в чужой стране! В России, слишком прочно стоящей для того, чтобы ее основы можно было поколебать, случая проявить себя в деле у него не было, зато распад Италии предоставил ему теперь неповторимую возможность попробовать себя в роли реформатора. А ведь, действуя таким образом, Александр сможет защитить не свободу одной своей родины, но свободу всех людей, изнывающих под гнетом несправедливых режимов! Отныне он будет не только французом, но и итальянцем, австрийцем, русским, смотря по обстоятельствам! Отныне его отечество не будет иметь границ! И он знал, он предчувствовал! Еще в прошлом месяце он в приливе восторга написал Гюго: «Вы слишком любите меня для того, чтобы оставаться в неведении о том, где я и чем занимаюсь. Я в Палермо, в Меларо, в Мессине – повсюду, где разыгрывается какой-то из актов великой драмы, финалом которой станет падение неаполитанского короля, римского папы, австрийского императора… Я начинаю выпускать газету, которую вы будете получать. Напишите мне о нынешних событиях: вы ведь знаете, какое впечатление произвела ваша речь!!!»

Вот так он отвечал Гюго, которого считал республиканской совестью Франции, – отвечал от имени мировой республиканской совести. Если забота Гюго не выходит за пределы Парижа, его, Александра, вниманием окутана вся планета. Он брат не только своим соотечественникам, но и неаполитанскому рыбаку, украинскому крестьянину, негру с Сан-Доминго. При таких условиях разве не заслуживает он такого же ореола филантропа, каким окружен великий отшельник с Гернси?

В ожидании признания своих политических талантов Александр довольствовался тем, что с борта своего судна наблюдал в подзорную трубу за людьми, входившими в королевский дворец и выходившими оттуда. Укрывшийся в своей резиденции Франциск II, должно быть, с тревогой ждал последнего решительного выступления мятежников. Предвидя падение этого марионеточного правителя, Дюма торопил четырнадцать портных, которые, расположившись на палубе «Эммы», шили для гарибальдийцев красные рубашки: скорее, скорее, рубашки вот-вот понадобятся! Но король почему-то все еще не считал себя побежденным… Более того, узнав о двойной игре, которую вел его министр Романо, Франциск II в присутствии всех своих советников, какие у него оставались к этому времени, с негодованием воскликнул: «Господин Дюма помешал генералу Скотти прийти на помощь моим солдатам в Базиликате; господин Дюма произвел революцию в Салерно; затем господин Дюма прибыл в порт Неаполя, откуда засыпает город воззваниями, распределяет оружие и раздает красные рубашки.