Сузы сдались без сопротивления, но, когда мы вошли за стены, в городе вспыхнул мятеж. Его поднял раб, выдававший себя за сына крылатого бога и изгнанный евнухами из дворца после свержения Дария. Взбунтовавшихся плебеев быстро разогнали, а Багоаса заковали в цепи и бросили к моим ногам. Юный перс был строен и черноволос. Меня потряс ненавидящий, горящий огнем веры взгляд его дерзких зеленых глаз.

Я мгновенно забыл, что приказал казнить Багоаса и выставить труп на стене в назидание жителям. Он стоял на коленях в центре помоста и как будто совсем не испытывал страха. Я, Александр, властелин мира, приказал бросить Багоаса в подземную темницу, краснея от стыда. Это не помогло. Мне чудилось лицо бунтаря. Я плохо спал. В ту ночь мне хотелось одного — сжать его в своих объятиях, причинить боль, подарить наслаждение.

На следующее утро я призвал к себе Гефестиона и говорил с ним о множестве дел, прежде чем перейти к тому, что меня действительно волновало. Я сообщил, что собираюсь помиловать вождя бунтовщиков красавца Багоаса, но в наказание его кастрируют и он будет мне прислуживать. Гефестион горько усмехнулся в ответ. Он все понял. Он не мог заставить меня быть верным. Он не умел защитить меня от меня самого, ответив «нет». Однажды он предпочел мое наслаждение своему счастью и теперь превратил собственные муки в ковер для моих утех.

Гефестион кастрировал молодого Багоаса. Он выхаживал его нежно и терпеливо. Он сносил оскорбления и прощал покушения на свою жизнь. Однажды вечером, на пути в Персеполис, он одел его в платье евнуха и привел в мой шатер.

Я сорвал с Багоаса одежду. Мой пленник стоял совершенно обнаженный, прижимаясь спиной к пологу шатра, и мог защищаться только взглядом. Изумрудно-зеленые глаза смотрели на меня так пристально, что желание угасло. Я не прибег к насилию, но протянул руку и погладил застывшее от ненависти и боли лицо. Багоас любил меня! Вот почему он молча страдал, сохраняя холодную неприступность, хотя его кожа горела под моими пальцами и он хрипло постанывал от возбуждения. Чтобы доказать свою любовь, я одел его и отослал прочь.

Мне пришлось ждать целую вечность, пока Багоас сдастся. Прошла еще вечность, и он признался, что возжелал меня с первой же встречи. Я всеми силами пытался превратить Багоаса в добровольного пленника. Униженный гордец увлек меня в пучину неистовой страсти. Багоас был вольной птичкой, которую я насильно запер в золоченой клетке. Он распевал веселые песни, когда чувствовал любовь, и исходил злобой, вспоминая об утраченной мужественности. Он изобрел тысячи способов причинять мне страдание. Он рассказал, что Дарий отдавался ему и называл маленькой пчелкой. Он был болтлив, как воробей, но отказывался говорить о родителях и своем происхождении. Он то ползал у моих ног, вымаливая ласки, то не показывался много дней подряд, страдая в одиночестве и оплакивая свою неполноценность. Я терпел его капризы, не отвечая, когда он говорил, что хочет умереть, я не мог навязать ему свою волю. Частые смены настроения Багоаса бесили меня, но, когда он исчезал, я тосковал по его детскому голосу, медовой коже, темным кругам вокруг глаз и следам высохших слез на щеках. Великий Александр сдался. Я поручил Багоасу заботы о своей одежде и трапезах. Он ревновал всех, кто был ко мне близок, и все время жаловался на неотесанность македонцев и грубость греков. Багоас создал вокруг меня пустоту, приучив к восточным удовольствиям.

Мы пошли на восток, потом на запад, отправились на север и снова повернули на восток. Преследуя Дария по обрывистым дорогам, я брал штурмом города. Тем, кто сдавался без сопротивления, я доверял гарнизон и отправлялся дальше, держа в одной руке щит, а в другой копье.