Девушка безутешно плакала, но это не разжалобило философа, который продолжал:

— Тогда Павсаний попросил Филиппа отомстить за его унижение, а когда царь не согласился, убил его. Так все и было на самом деле?

Девушка вытерла слезы краем плаща.

— Это правда? — спросил Аристотель.

— Да, — подтвердила она сквозь рыдания.

— Чистая правда?

Девушка не ответила.

— Про эпизод в охотничьем домике Аттала я знаю, что это правда: у меня есть свои осведомители. Но что послужило тому причиной? Или это просто темные дела любви мужчины к мужчине?

Девушка попыталась уйти, не желая продолжать разговор. Платок у нее на голове уже побелел от снега, и земля вокруг тоже покрылась тонкой белоснежной пеленой. Аристотель взял девушку под руку.

— Ну? — настаивал он, уставившись ей в лицо своими маленькими серыми глазками хищника.

Девушка покачала головой.

— Пошли со мной, — сказал ей философ неожиданно ласковым тоном. — У меня поблизости дом, и огонь, наверное, еще не погас.

Девушка послушно пошла за ним, и Аристотель отвел ее в свое жилище и усадил у очага.

— Мне нечего предложить тебе, кроме горячего настоя из трав. Я здесь проездом.

Он взял с огня кувшин и вылил его содержимое в две глиняные чашки.

— Ну, что тебе известно из того, чего не знаю я?

— Павсаний никогда не был любовником царя и никогда не имел любовных дел с мужчинами. Он был простой парень, низкого рода, и ему нравились женщины. Что касается царя Филиппа, про его романы с мужчинами ходило много сплетен, но никто никогда ничего не видел.

— Ты, кажется, хорошо осведомлена. С чего бы это?

— Я пеку хлеб во дворце.

— Твои слова не исключают возможности, что эпизод такого рода, пусть единственный, все же имел место.

— Я не верю в это.

— Почему?

— Потому что Павсаний рассказывал мне, как застал Аттала во время очень секретного и опасного разговора.

— Возможно, он это подслушал?

— Не исключено.

— И он рассказал тебе, о чем они говорили?

— Нет, однако, то, что с ним сделали, по-моему, должно было напугать его, сокрушить, но не убить: убийство царского телохранителя вызвало бы много подозрений.

— Тогда предположим следующее: Павсаний застал Аттала во время опасного разговора и пригрозил все рассказать. Аттал пригласил его в уединенное место, чтобы поговорить, а потом, чтобы преподать урок, отдал его на поругание своим егерям. Но зачем Павсанию после этого убивать Филиппа? Это же не имеет никакого смысла.

— А когда говорят, будто Павсаний убил царя, потому что тот отказался отомстить за его истязания, — это имеет смысл? Павсаний был силен и хорошо владел оружием, он мог бы отомстить за себя сам.

— Верно, — признал Аристотель. — Тогда как же ты объяснишь это? Если он был простой, честный парень, как сама описываешь, зачем ему понадобилось убивать своего царя?

— Я не понимаю. Если ему и захотелось сделать это, не думаешь ли ты, что телохранитель мог бы выбрать более подходящие обстоятельства? Он мог бы убить его сонного, в постели.

— Я всегда об этом думал. Но тут, мне кажется, ни ты, ни я не можем найти ответ. Ты не знаешь кого-то еще, кто мог бы что-то знать? Говорят, у него были сообщники или, во всяком случае, прикрытие: какие-то люди ждали его с конем у той дубовой рощицы, где мы недавно встретились.