Крупнейшим летописным центром был Великий Новгород, прославленный пятью Новгородскими, двумя Софийскими, Карамзинской и другими летописями, включающими в себя на самом деле огромные своды. В издревле вольном городе летописи писали при дворе архиепископа и в Юрьевом монастыре; в церкви Святого Якова на Добрыниной улице трудились летописцы священник Герман Воята и пономарь Тимофей (он написал также "Лобковский пролог" — сборник сказаний и житий).

Полагают, что древнейшую новгородскую летопись заказал посадник Остромир, для которого было написано и знаменитое красотой Остромирово Евангелие. Лаконичное по форме и чрезвычайно детальное по политико-экономическому содержанию новгородское летописание, хотя и учитывало другие русские летописи, до самого XVII в. велось особняком, с позиции граждан, считавших свой город самым древним и славным "отцом" Руси, а на знаменах писавших: "Кто на Бога и Великий Новгород"!

Основными заказчиками летописей в Чернигове, Ростове, Переяславе Южном и Переяславле-Залесском, Смоленске и Новгороде-Северском были князья и воеводы. Писали их монахи и священнослужители, нарочитые мужи, иногда сами бояре, не чуждые литературного вкуса.

В дружинной среде было создано "Слово о полку Игореве" — одна из величайших героических поэм рыцарских времен. "Поучение" сыновьям Владимира Мономаха раскрывало взгляд на мир с престола княжеского, а "Слово" и "Моление" Даниила Заточника — с позиции человека служилого, который из ссылки объяснял князю: "храброго быстро добудешь, а умный дорог!" Ряд историков полагает, что опустившийся дружинник Даниил творил именно при дворе Ярослава, где росли княжичи Фёдор и Александр, веселя всех своим вечным недовольством: "Кому Переяславль — а мне Гореславль".

Нищий, но честолюбивый Даниил хотел быть в чести именно у князя, понося его бояр: "Конь тучный как враг храпит на господина своего, так и боярин богатый и сильный умышляет на князя зло". Лучше мне, обращался к князю Заточник, "ногу свою видеть в лапте в доме твоём, нежели в сафьянном сапоге в боярском доме". Упоминал Даниил и о бытовых условиях, в которых рос княжич Александр: "Когда веселишься многими яствами, обо мне вспомни, сухой хлеб едящем; или пьёшь сладкое питие (тогда любили подавать на стол простой и хмельной медовый напиток или сладкое заморское вино. — Авт.), а меня вспомни, теплую воду пьющего от места незаветренного; когда лежишь на мягкой постели под собольими одеялами, меня вспомни, под одним платком лежащего и зимой умирающего".

Судя по сетованиям Даниила, на Руси XIII в., как и в Западной Европе, романтика воинских подвигов, проповедуемая в вошедших в моду романах (один из которых, о византийском пограничном воине Дигенисе Акрите, был особенно популярен в среде князя Александра), в реальной жизни была не в чести. Куда важнее было богатство. Чтобы выйти из нищеты, насмешливо пишет Заточник, ему остаётся разве что жениться на злой и безобразной, но богатой женщине.

Сарказм Даниила, явившего своей судьбой традиционную русскую ситуацию "горя от ума", был весьма популярен у читателей. От Заточника доставалось всем, включая монахов с их видениями и чудесами: "Скажешь, князь — постригись в чернецы. Так я не видел мертвеца, ездящего на свинье, ни черта на бабе, не едал смоквы от дубов". Подобной бесовщины в литературе того времени было много — даже в авторитетном Киево-Печерском патерике: важнейшем сборнике древнерусских историй о монахах.