Литературоведу-марксисту Л. Р. Когану Толстой рассказывал в тридцатые годы: «Он <Бостром> был настоящим пугалом для соседей-помещиков, когда с неумолимой логикой доказывал им, что в ближайшее время помещичья Россия взорвется! И у него самого хозяйство развалилось, хоть он и носился постоянно с фантастическими проектами обогащения. А батраки у него жили в грязных бараках. Для них даже отхожего места не было, и вокруг бараков — грязища и невыносимое зловоние. И кормили батраков отвратительно. Я однажды спросил отчима, как может он при марксистских убеждениях так относиться к рабочему люду. А он посмеялся, покровительственно похлопал меня по плечу и сказал:

— Эх, студент, студент! Ты еще не понимаешь, что идеи — это одно, а жизнь совсем другое».

Никаких документальных подтверждений этому нет. Зато известно, что в 1895 году Бостром записал в альбом 12-лет-нему Толстому строчки собственного сочинения:

Известны также строки из письма Александры Леонтьевны мужу, своему единомышленнику и соратнику, где снова упоминаются основоположник марксизма и его роль в жизни семьи:

«Это наше роковое положение помещиков, землевладельцев, которые идеей от своего класса отстали… Это роковое противоречие, а из таких противоречий жизнь состоит. Вот этот классовый вопрос и мучит меня теперь. Надеюсь, что я о нем найду у Маркса что-нибудь или у марксистов «Нового Слова». Мне страшно жаль, что я не в состоянии была дочитать первую часть Маркса, мне осталось две главы, и я боюсь, что это сделает пробел при чтении 2-го тома… Хотя Маркса нам понимать не трудно, т. к. наше мировоззрение не так-то уж далеко от него стоит, но есть некоторые идеи, которые производят ломку. Или я еще их недостаточно понимаю? Или, может быть, превратно? А в наши годы всякая ломка тяжела…»

Все это осталось бы частным фактдм биографии Александры Леонтьевны, если бы тридцать лет спустя подобную тяжкую ломку не пришлось пережить самому Толстому и его героям и казавшийся нелепым чудачеством в русских степях Маркс не охмурил целую страну.

И все же безоблачными отношения между крестьянами и помещиком-марксистом действительно не были, и передовое учение оказалось неважным подспорьем в хозяйственных делах. В сентябре 1896 года 13-летний Алексей Толстой писал матери: «У нас тут на днях был бунт с бабами, папа их усмирял, а я стоял в виде пограничного стража с вилами и обыскивал контрабанду».

Покуда папа безуспешно занимался хозяйством, мама продолжала устраивать литературные дела. Богатого мужа, который издавал бы ее романы за свой счет, больше не было, и надо было самой крутиться, бегать по редакциям, завязывать знакомства, а все остальное ложилось на Алексея Аполлоновича.

Подобная коллизия, когда муж занимается хозяйством, а жена литературой, и все это происходит в голодающей стране, возникнет в дореволюционном рассказе Алексея Толстого «Логугка», коротком и выбивающемся из потока изящно или, напротив, грубо нарисованных картинок дикого помещичьего быта, который разоблачала ранняя алексей-толстовская проза. События в этом рассказе показаны глазами ребенка.

«Поздней осенью однажды подали к обеду черные щи. Матушка сняла крышку с чугуна, взглянула на отца:

— Больше ничего не будет.

— Поешь этих щей и запомни, — сказал мне отец, — что твои товарищи — деревенские мальчишки — сейчас и этого не едят».

Как им помочь, отец героя не знает, а мать видит выход. Она хочет написать рассказ о деревенском мальчике, который от голода заболел, и его мать, крестьянка, желает ему смерти. Героиня рассказа, дворянка, ни понять, ни принять этого не может и пытается противопоставить смерти слово.

«— «Логутка», рассказ называется «Логутка», — проговорила матушка взволнованным голосом, и полное, покрасневшее лицо ее так и осветилось.