Они не знали, как долго они глядели друг на друга, пока Джервис не сказал, словно освобождаясь от трудной мысли:

— Если та женщина сюда вошла, она как-то вышла.

— Может быть, мы о ней слишком много думаем, — сказал отец Браун. — В этом странном театре творится так много странного, что не все запоминаешь.

— О чем вы? — быстро спросил Джервис, — О многом, — сказал Браун. — Ну, хотя бы о другой запертой двери.

— Да ведь в том-то и дело, что она заперта! — воскликнул актер.

— Тем не менее вы про нее забыли, — сказал священник.

Он помолчал, потом задумчиво добавил:

— Эта миссис Сэндс — довольно неприятная особа.

— Вы думаете, она соврала и мисс Марони вышла из уборной? — тихо спросил актер.

— Нет, — спокойно ответил священник. — Это просто-напросто отвлеченное предположение.

— Неужели вы думаете, — крикнул актер, — что его убила миссис Сэндс?

— А это и вовсе нельзя предположить, — сказал отец Браун.

Пока они обменивались этими короткими фразами, Браун встал на колени около тела и удостоверился, что перед ними труп. Недалеко, но так, что с порога его не было видно, лежал театральный кинжал; казалось, он выпал из раны или из рук убийцы. Джервис сразу увидел, что кинжал — из реквизита и ни о чем не говорит; разве что эксперты найдут на нем отпечатки пальцев. Тогда священник встал и внимательно оглядел комнату.

— Надо послать за полицией, — сказал он. — И за доктором, хоть это и поздно… Вот я смотрю на комнату и не понимаю, как наша итальянка могла это сделать.

— Итальянка? — воскликнул Джервис. — Ну нет! По-моему, если у кого есть алиби, так только у нее. Две комнаты, обе заперты в разных концах коридора, и у одной еще сидит часовой.

— Нет, — сказал Браун. — Не совсем так. Вопрос в том, как она проникла сюда, а как она выбралась из своей уборной, я себе представляю.

— Неужели? — спросил Джервис.

— Я говорил вам, — сказал отец Браун, — что я слышал, как разбилось стекло — окно или зеркало. По глупости я забыл одну хорошо мне известную вещь: синьора Марони очень суеверна. Она ни за что не разбила бы зеркала. Значит, она разбила окно. Правда, ее уборная в подвальном этаже, но там, наверное, есть какое-нибудь окошко на улицу или во двор. А вот тут нет никаких окон.

Он поднял голову и долго разглядывал потолок.

Вдруг он быстро заговорил:

— Надо подняться наверх, позвонить, всем сказать… Какой ужас! Господи… Слышите? Они там кричат, декламируют. Комедия продолжается. Кажется, это называют трагической иронией.

Когда театр волею судьбы превратился в дом скорби, всей труппе предоставилась возможность проявить удивительные качества, присущие актерам. Мужчины вели себя как истинные джентльмены, а не только как герои-любовники. Не все любили Мандевиля, и не все доверяли ему, но они сумели сказать о нем именно то, что нужно. А по отношению к вдове они проявили не только сочувствие, но и величайшую деликатность.

— Она всегда была сильной женщиной, — говорил старик Рандол. — Во всяком случае, она умнее всех нас. Конечно, бедняге Мандевилю до нее далеко, но она всегда была ему образцовой женой.